Дельфийский оракул порвал в куски сеть,
Пытаясь, как может, спасти от бесчестья
Людей и богов, что сбежались смотреть,
Как жгут алтари в разорённых предместьях…

Предвестники Рока, и дети Судьбы -
Вы обретаете в пламени веру,
Меняя свои золотые шары
Чести и совести - в страх и измену.

Постойте. Помедлите. Вслушайтесь в весть -
Слепой летописец, прозрев в одночасье,
Сбирает слова и гекзаметры в лесть,
Чтоб склеить свой мир, тем избегнув несчастья…

Дельфийский оракул, запутавшись, лёг.
И, тяжко дыша, убежал от пророчеств
К Аиду. Он сделал, что видел, и мог,
В разрывы сети встроив цепи отрочеств.

@темы: творчество, стихи, мое

---

Зов Города

"Здравствуй, город. Ты звал меня? Я пришёл. Что случилось?" - слова падали в туман, растворяясь влагой и мглой. Он стоял на пустынной тёмной крыше многоэтажки, в круге света от поставленного стеклом вверх фонаря. Вокруг куполом посверкивали замершие на границе круга капельки воды.
Если бы он чувствовал себя чуть более свободным, он рассмеялся бы и сказал: «Я напоминаю жреца у алтаря. Дело за жертвой".
Но нет алтаря. Нет жертвы. Есть город и есть человек, который его слышит… В такие туманные ночи.
Откуда-то снизу донеслись визг и вопли, сменившиеся довольными стонами. Словно там, за одним из немногочисленных тускло светящихся окон, совокуплялись дикие звери...
В каком-то смысле так и происходило. Когда спускался туман вокруг фонаря, направленного к тёмным небесам, мир менялся. Немного, но того хватало: разуму иных существ не находилось места при диалоге с Городом.
"Когда-то давно... При закладке моста, башни или поселения под первый камень клали жертву - птицу, животное. Или человека. Тогда здание могло пережить века, а город... Сколько жизней отдали тебе, многоликий? Сколько крови ты выпил, прежде чем обрёл себя? Как долго будет длиться моё одиночество с тобой?"
Ответа не было. Он и не надеялся, швыряя в ночь мысли, чувства и душу, и получая скомканные сложные переживания, в которых приходилось долго копаться и… жить.
«Да, жить. Становиться Городом. Пропускать через себя, как сквозь фильтр, нечеловеческие идеи и ощущения. Верить человеческой части, доверять ей своё мягкое подбрюшье, и просить исполнить необходимое. Нужное. Что не может сделать сам Город…» - он поднял взгляд вверх, запрокинув голову. В небесах, стекающих на землю влажной тьмой, редкие звёзды прокалывали тучи, и бросали вниз звенящие хрусталем лучи, поющие в тишине. Долгие-долгие тягучие мгновения приходилось всматриваться в ночь – до боли в глазах и висках, чтобы поймать одинокую гудящую струну звезды. Поймать и привязать к себе до восхода, когда солнце своим ярким светом разрушало всю магию и таинство Города.
Прислушавшись к слышимому только ему сонному сопению и храпу сотен тел, попукиванию и всхлипам, он расслабленно отпустил себя. Подхватив потухший фонарь, Посредник шагнул с края крыши вниз, в темноту.
Круг света медленно гас, распадаясь искорками желтого и оранжевого… Вдалеке просвистел сигналом тепловоз, толкавший тяжело груженые вагоны.
До конца ночи оставались считанные часы.

еще кусочек

Он не любил грязную работу. Иногда приходилось делать… всякое, Город хотел странного, и не всегда того же, что и избранный им посредник. Пока они не притерлись друг к другу, научившись понимать желания и потребности каждого участника этого симбиоза – было сложно. Огромный организм, раскинувшийся на сотни километров, пронизанный кровеносными артериями дорог, трубопроводов, энергоцентралей – и слабый человек с фонарём на темной крыше. Оба живые. Оба мыслящие. И понимающие.
На заре этой странной эпохи, когда только-только выстраивались новые связи, и рвались старые, ему пришлось тяжело. Его забыли близкие и дальние друзья, он потерял работу и жилье, его документы не числились ни в одной базе данных. Посредник, не понимавший, кто он и что он, трепыхался, словно рыба на прочной леске, выловленная неведомым рыболовом. Совершал ошибки. Пытался сделать хоть что-то, способное вернуть его к жизни… Понимание пришло позже. Когда его, одиноко бредущего по заснеженной аллее пустого парка, осенило: ноги сами привели к зданию районной подстанции. В трансформаторном шкафу копошился неопрятного вида мужик в засаленной куртке, что-то выдирая и тихо матерясь. Воняло маслом и кислым потом, внутри здания искрило и слышались постукивания. Посредник неслышно поднял заржавленную трубу, и с силой опустил её на затылок человека. Хряскнуло. Плеснуло алым и серым, тело конвульсивно дернулось, и в воздухе разлилось отвратительное зловоние…
А он, аккуратно положив железку на бетон, аккуратно притворил металлические двери, и замотал их проволокой. Цепочка следов на слегка заснеженном асфальте дорожки медленно забивалась белым крошевом снега. Вот тут он и почувствовал, как внутри что-то дрогнуло, и стало… Стало легче. Жить, дышать, видеть, ощущать, как по проводам вокруг течет ток, по трубам в глубине земли – вода, газ и прочие агенты, в туннелях транспортной системы – проносятся тяжелые капсулы поездов, и шуршат колесами машины на кольцевой. Пришло понимание того, что он только что убил человека. Не размышляя. Как будто сбил щелчком жучка с лацкана пиджака.
Посредника качнуло, и вырвало желчью. Он оперся на дерево, прислоняясь лбом к шершавой холодной коре, и часто задышал, борясь с тошнотой. Вытирая рваным грязным платком губы, человек пытался понять, что происходит.
«Почему я… у-убил? Сзади, насмерть. Без шансов. Бесчестно. Быстро?» - думал он, медленно сползая в сумеречную зону сознания, когда искажаются все законы, и мысли судорожно стараются протиснуться в сужающийся канал, связывающий разум и окружающий мир. – «За что? Почему? Что он сделал… мне? А что он вообще делал?»
Внутри поднималось знание, странными комками формируя уверенность. Еще несколько минут, и тот мужик обесточил бы весь район. А за ним потянулась бы череда отказов на других подстанциях, и город бы погрузился во тьму. Модное иностранное слово «блэкаут» всплыло, и закачалось на поверхности размышлений. Потом он вдруг осознал благодарность и тепло по отношению к себе со стороны. Извне. Где-то там переливался вне пространства и времени огромный организм, живой, горячий и дышащий. От него протянулась тонкая ниточка в разум потерявшего свою официальную жизнь человека. И Посредник знал, что ему делать дальше.
Он встряхнул головой, развеивая воспоминания, и сосредоточился. Человеку не нравилось отнимать жизнь попусту, а Городу было безразлично, умрет ли кто-то, пытающийся повредить Ему, или останется жить. Главное – поддержание равновесия инфраструктуры и систем обеспечения. Вот и сейчас на пятнадцатом этаже здания, в маленьком офисе, снятом неделю назад на вымышленное имя, немолодой хакер пытался взломать систему очистных сооружений. Посредник знал, кто и сколько ему заплатил за это, и понимал, сколько людей пострадает при взрыве… Достаточно перегрузить пару контуров, и на воздух взлетит склад химикатов, облако накроет два или три района поблизости отстойников. «Тридцать тысяч», - он поежился. – «За пару часов, и несколько сотен условных единиц на счету… Как-то неуютно…»
Город без очистных долго не проживет. Люди тоже, но это – потом. Важно остановить этого неумеху. Посредник подошел к сухо клацнувшей двери пожарного выхода, и потянул за ручку. В открывшемся проеме вилась потревоженная пыль, и пахло затхлостью. Он скользнул внутрь, и рванулся вверх по лестнице, бесшумно перескакивая через ступени.
Взломщик даже не успел понять, что случилось – комп вырвало из рук, и пластик, хрустнув, распался в крошки. На грязный пол посыпались микросхемы, куски платы и жесткого диска. Размытый силуэт метнулся к столу, к окну, задержался, колыхаясь у вентиляции. И исчез. А на голову хакера обрушился легкий стул, выхваченный прямо у него из-под задницы. Сознание померкло…

кусочек третий

Последние годы проходили спокойно. Город засыпал на зиму, просыпался весной и жарился летом, когда от раскаленного асфальта исходили волны марева, а шины автомобилей оставляли на дорогах отпечатки протектора…
Люди обленились. Стали скучными. Предсказуемыми. Их привычки напоминали обычаи и ежедневные ритуалы подопечных одного большого дворца пенсионеров, с ежедневным приёмом лекарств, сочным попёрдыванием после невкусного обеда и разговорами о здоровье и проблемах с ним… Только с поправкой на многомиллионное разновозрастное и разнополое население Города. Пятница, и все ломятся прочь из стиснувших горло Колец, на природу и в леса. Понедельник – дороги вспухают от грязного наплыва спешащих на работу людей в коробочках-машинах. Среда – затишье и благорастворение во облацех.
И мертвая тишина выходных, когда слышишь в ночи стук своего сердца. И от него становится еще горше.
Посредник уже прошел множество стадий развития своих отношений с Городом. Их можно было сравнить с плавным переходом от пламенной страсти влюбленности до уверенной, давно ставшей привычной и скучной супружеской близости. «Цветы и конфеты – раз в год, по праздникам, секс – раз в неделю, если голова не болит, и отпуск у моря, с детьми и вяленой рыбкой под пиво…» - улыбнулся он фонарю, тускло светившему в низкие небеса.
Сегодня не было дождя… Колени все равно ныли. Мазь не помогала. За свинцовой глубиной туч все так же ворочался Город, переваливаясь тугой бугрящейся плотью духа… Или души? «Ты же живой… Ты же чувствуешь и отвечаешь на чувства. Почему так все сложилось? Эх, Город-Город…»
В голове толкались ленивые щупальца, медленно переливая дневную порцию переживаний. Тучи неслись над Посредником, меняя очертания на лету, но он давно уже не видел в них волшебных фигур. Ни чуждого рельефа иных берегов, ни приземистых сказочных замков, ни гротескных чудовищ… Ничего. Фантазия покинула его. Остался осадок долга, и черная тягучая грусть. «Радость? Счастье? Да идите вы в задницу со своей радостью!» - он смотрел в небеса, текучие и серые на чёрном. – «Как мне надоело это всё…»
Даже переживания отдавали отрыжкой и чем-то кислым. Словно гигант нехотя протянул щупальца, и влил с них в выбеленную чашу черепа пот, грязь и кровь. Протухшие так давно, что даже запах разложения уже выветрился, оставив только ощущение грязи. Отвратительно. До боли отталкивающе. И… ожидаемо.
Да, Посредник уже давно понял, что былой энтузиазм погас, огонь потух, сил осталось слишком мало, чтобы бегать по стенам и шагать с крыши в темные колодцы дворов. Старость, от которой он бежал так долго, избегая её пристального внимания, все сильнее заявляла свои права. Колени, травмированные в юности. Поясница. Желчный пузырь. Головные боли не только перед грозой, но и просто в дождь. Слабость, слабость…
Где-то вдалеке вспыхнула яркая лампа. Посредник сморщился, когда луч света, мазнув по нему, ушел глубоко в черную ночь, разбрасывая облака и рассеивая вокруг себя сияние. На другом конце простертого по земле Города загорелся фонарь нового Посредника… Только вошедшего в силу, молодому и прыткому, яростному и… «Молодому. Способному пылать, а не тлеть…» - горькие мысли капали в ночь, как расплавленный воск со свечи. – «Мне пора уходить… Шагать в ночь с края крыши. Не зная - станет падение полетом или ударом оземь?»
Внутри вспух синим пламенем горячий ком из ярости, ненависти, боли и темного, плотного желания доказать, что он – лучший. И единственный… Посредник поднял сочащийся оранжевым фонарь, сразу вспыхнувший ярче в его руках, и разбежался к обрыву. Влетев в пустую темноту ночи, он продолжил скользить между черными утесами домов, расцвеченными пятнами окон. «Вперед. Туда, где соперник зажигает свой огонь и слушает Город – его Город!» - мысли горели красным, и горло сжимало ,словно петлей, когда холодный воздух врывался в легкие, обжигая и оставляя на губах привкус горечи. – «Я сильнее. Я лучше. Я – Посредник!»
Он остановился на краю, опасно балансируя между порывами ветра и тишиной над темным покрытием плоских листов металла. Перед ним сгущался горящий свет фонаря, поставленного на попа. Луч света вонзался в небеса, и звезды пели в нем. Сильно. Так, как никогда не звенели у него, даже в самый яркий период существования…
Впереди, тонкий ломающийся голос торопливо шептал что-то, стоя в луче, опустив лицо так, что темные длинные волосы закрывали его. И нельзя было понять – мальчик это, или девочка… Подросток. Худенький, в тонкой курточке, украшенной металлическими клёпками и тонкими дверными цепочками. Волосы нечесаные, грязные, висят прядями в полном безветрии границы Посредника… Нового посредника?
- Город, здравствуй… Милый, ты звал меня? Я тут… Я жду… Что я могу сделать, чем помочь?
ОН дернулся, и прикусил губу. Столько тепла и доброты в этом голосе… «А я когда-нибудь испытывал такие эмоции?» - подумал он, опираясь рукой на уплотняющуюся пелену перед собой, вспыхивающую искрами персикового оттенка и радужными разводами. – «Что для меня было важно в этом, черт его дери, проклятье? Я упивался собственной исключительностью и важностью. Был эгоистичным высокомерным ублюдком, которому хотелось спасать Город, и не замечать людей, живущих в нем. Да, я не убивал. Но… Лучше бы убивал, ей-богу. Я ведь и не объяснял виновникам потрясений, что они неправы, что они ошиблись, и не давал шанса исправить ошибку».
Старый Посредник вздохнул. Выдох рассыпался по напряженному кокону света, сплетающегося все плотнее и плотнее под его рукой. Теперь он уже не мог пошевелиться, и только продолжал смотреть в лицо, закрытое темными волосами. Слушать шепот, размышлять… Перебирать темный жемчуг воспоминаний, смолу разочарований, бесформенные бусины страхов и боли одиночества. «Я не слышу Города. Чувствую, что он – здесь, но не слышу, - старик устало сморгнул, борясь со сном, накатившим откуда-то из темноты. – А еще я слышу эту… девчонку, которой едва исполнилось четырнадцать, и которая уже… Немало пережила. И боли тоже. Но она еще не забыла, что такое доброта. В отличие от меня…»
- Береги себя, девочка… - тихо прошептали узкие синеющие губы. Он понимал, что умирает… Город, давший ему силу, теперь забирает ее обратно. «Нет, не обратно. Он отдает силу новому Посреднику. И это… хорошо». – И береги Его. Город, который выбрал тебя, спас, обогрел… Научи его любить, пожалуйста, и… Прощай…
Когда она пришла в себя после погружения в свет фонаря, над проржавевшими листами железа, которые покрывали крышу, уже алели первые лучи рассвета. Далекое маленькое солнце, такое слабое в утреннем тумане, только-только начинало выползать из-за закрывающих горизонт зданий, и на него можно было смотреть в упор, не боясь испортить глаза… Фонарь погас, только светилась зеленым лампочка у кнопки, свидетельствуя о полном заряде аккумулятора. В двух метрах от него, у самого края, лежала в куче какой-то серой пыли потрепанная записная книжка, стянутая веревочкой и пухлая от вложенных в нее листов бумаги.
Она подошла к ней, разгребла улетевший по ветру пепел, и сдула его с обложки. На переплете, потрескавшимся от времени, было почти неразборчиво выдавлено: «Посредник». И больше ничего. Она положила записную книжку в карман, и прислушалась к себе. Город позвал её вчера, и нужно было помочь ему стать лучше. Красивей. Ярче.
Начинался новый день.

запись создана: 02.12.2014 в 14:57

@темы: Путь, проза, мое

---

Чудеса Пердачного Проспекта, или Падение слона в болото

дыбра

В Новый Год - с новым гадом... то есть, директором.
Москва решила, что ростовский филиал бывшего R-STYLE (у которого отсудил право на использование бренда один из бывших основателей), ныне - РедСис, приносит меньше всего прибыли, и пора бы его закрывать)
Нам дали три месяца, до конца февраля, чтобы выполнить, сцуко, неебический план. Мне, как закупщику, очень жалко наших продаванов, которые в "мертвый сезон" будут рвать задницу на британский или новозеландский флаг, стараясь впихнуть невпихуемое и выкакать невыкакуемое...
После чего - добро пожаловать на биржу труда, мон ами. Прикольно.

На самом деле, новый директор, если не свистит, действительно уже не одну компанию "поднял с колен". Однако, даже он отмечает, что малость припух от московских требований и сроков.
Если отойти в сторону от моей личной заинтересованности в рабочем месте, пригретом задницей, то получается, что болотце наше давно надо было встряхнуть и расплескать. Например, падением бегемота или пары летающих слонов-распашонок. Э-э-э, что-то меня унесло в какие-то ебеня... Так вот, болото надо шевелить, а то совсем заросло все.

Я даже рад таким переменам и веяниям. В кризис - ну, что тут поделать. Остаться без работы - ну, фигня какая, найду. Накрайняк, няк-няк-няк, устроюсь грузчиком в какой-нибудь Ебуа МойчленЛеруа Мерлен или Кастрораму. Шутка.

Вселенная всегда нас слышит, не забывайте об этом - и четче, четче, вашу матерь! - формулируя запросы к ней. Все будет хорошо) Верьте мне. Я ж вам верю.

@темы: всякоразно, Волосы дыб(р)ом

---

Позитивное

от  Александрийская Рулетка, с благодарностью за красоту)

Подарок зимы

Трудно сказать, правда ли это, что в далёких звёздах зашифрованы наши судьбы. Но в любом случае, звёзды будут особенно благосклонны к вам этой зимой.

А если вдруг увидите падающую звезду, спешите загадать желание, и оно сбудется!

Получить свой подарок зимы.

@темы: всякоразно, позитифф

---

Проснулся с совершенно четким ощущением, что не спал вообще, а просто закрыл глаза, и потом их открыл...
За окном тихо падает снег, деревья стоят белые и пушистые, на улице тихо и хорошо.
Доехал на удивление быстро, и без потерь - пробок мало, жизнь прекрасна) Ну, почти.

Под утро посмотрел забавный сон в стиле приключений небезызвестного агента 007, только труба была пониже, и дым пожиже. Харизма, слабые псионические способности, позволявшие убедить собеседника сделать что-либо для агента (в том числе и по телефону, что приятно напомнило книги Саймака и Шекли, да), экваториальная Африка и Аравийский полуостров в качестве декораций. Противником неподъебимого агента был безумный миллиардер с преступными намерениями и совершенно идиотским подходом к делу. Он хотел захватить власть над миром путем добавления геномного яда в консервы и пищевые продукты популярных брендов (Нестле там точно было)...
Бред, конечно. Но приятно было ощутить на лице сухость пустынного ветра и горячую влажность джунглей. Надеюсь, с агентом ничего не случится, он хороший, хоть и чудак) Увы, будильник прозвонил, и пришлось его оставить в арабской тюрьме...

@темы: бывают, деточка, и просто сны!, мое, Волосы дыб(р)ом, позитифф

---

Надежда 248

Это один из первых моих уцелевших рассказов, который наконец-то дошли руки перенести с бумаги сюда.
Написан он давненько, и серьезно не правлен - только повторы, и совсем уж яркие ляпы вычитаны, остальное - стиль, язык и образы - оставлены почти без изменений.
Заранее прошу простить за неприятные ощущения...

Когда ей было больно – она кричала.
Вопль, исходящий из глубины постоянно отверстой багровой глотки с шевелящимся червяком языка и редкими пластинками зубов, мало походил на человеческий. Рёв зверя был бы ему роднее, если… Если бы ЭТО являлось зверем. Но ОНО было человеком – пусть и лишь по праву рождения.
… а боль не утихала. Обжигала огнём, лавой текла по венам, разрядами электричества пробегала по пылающим нервам…
Покоя, радости, счастья этому существу испытать не довелось. Только вечные муки, терзавшие тщедушное, отравленное еще в утробе матери, отвратительное тело. Исковерканное еще до рождения сошедшей с ума ДНК и мутировавшими генами.
…ежесекундно; со вдохом, легким дуновением ветерка, сотрясением инкубатора, где ОНО лежало, от человеческих шагов поблизости. Боль, боль, боль…
Боль ушла? Свет… вокруг. Тепло. Рядом. Чувство. Запахи: резкий, мягкий, горячий; холодный, сухой, тяжелый. Недалеко. Движение. Цвет. Пятно в радужной пелене запахов. Пища. Вода. Маленькая боль, от которой становится меньше боль большая… Ничего. Темнота. Тишина. Покой…
***
Когда-то давно Город был огромен, и его называли Столицей. Он считался средоточием жизни, богатства, власти и Символом большой сильной Страны. Миллионы и десятки миллионов людей стремились сюда, чтобы жить в его великанской утробе, работать на его огромных заводах и в тысячах учреждений, обеспечивающих все нужды мегаполиса. Они, эти маленькие человеки, рождались, жили и умирали здесь, в пределах Города.
Ни одна сколь-нибудь значимая человеческая масса не может не оставить после себя следов. Память других людей, записи архивов, рисунки на стенах, отметки и оспины на некогда чистом лике окружающего мира… Но почему всегда и везде вид Homo sapiens старается обессмертить в веках каждого своего представителя, даже ничтожного из ничтожнейших, горами мусора и холмами отбросов? Кто знает?
Тонувший в собственных фекалиях Город старался выжить, и очистить себя. Волей власть предержащих создавались десятки Полигонов, где собирали, сортировали и уничтожали - в огне или запахиванием в почву – сотни и тысячи тонн мусора.
Идея сама по себе была неплоха. Но как всегда подвело исполнение – глупость, алчность и безответственность… Техника ломалась, печи отказывали, люди плевать хотели на все и вся. Полигоны достаточно быстро оказались погребены под грудами грязи, отбросов, обломков, огрызков, объедков… Столица задержала дыхание, и приготовилась нырнуть в дерьмо с головой.
Не успела. Время и произошедшие перемены, накопившиеся за годы, свалились на головы стране, и погребли ее под собой – государство, ни шатко, ни валко существовавшее последние десятилетия, приказало долго жить.
Гражданские войны. Голод. Разруха. Новые и старые болезни, распространяющиеся среди ослабленных голодных людей, как лесной пожар. Государственный переворот. Еще один. Путч. Военная хунта. Мафиозные войны. Передел границ… Беспредел. Чистки. Большие Чистки. Новые страны, появляющиеся из остатков старых, грызущиеся между собой, сливающиеся и разваливающиеся, и стремящиеся урвать хоть что-нибудь, хоть кусочек из понемногу исчезающего наследия великой Страны. «Грабь награбленное» было девизом тех непростых времен…
«Всё пройдёт» - говаривал когда-то один мудрец, и был прав. Всё понемногу устроилось. Утряслось, успокоилось. Самых беспокойных быстро упокоили, на два с лишним метра ниже уровня земной поверхности, политиков окоротили, грабителей отправили на освоение Крайнего Севера и Далекого Востока, быт и какое-никакое питание наладили… А спустя всего несколько лет после Времен Беспредела более-менее сытый и здоровый народ стал с удовольствием и без привычного страха прислушиваться к выпускам новостей, читать книги, и обдумывать на досуге разнообразные философские концепты роста и процветания общества и каждого его члена в отдельности. Великая Империя. Корпоративное законодательство и право. Единая гомеостатическая модель экономики… Освоение планет Солнечной Системы и первый межзвездный полет. Этакий Ренессанс, однако. Или все же Реставрация?
Город перестал быть Столицей, уступив это право своему далекому северному соседу, который был и красивее, и целостнее после прошедших смутных времен. Его относительная молодость – семьсот лет разницы! – не помешала бурно развивавшемуся мегаполису перехватить потоки транспорта, денег, людей, и занять главенствующее положение среди Городов страны. Большая часть обитателей экс-Столицы резво снялись с пригретых мест, и уехали прочь из покрытого некрозами почерневших развалин, утратившего лоск и живость мегаполиса. А те немногие, что остались внутри него, искренне о том сожалели.
Полигоны же один за другим растворялись в ослепительных вспышках низко летящих платформ-дезинтеграторов, оседая тончайшей серебряной пылью на влажно блестящую коричневую почву, впитывавшей этот пепел. Вместе с ними исчезали и разрушенные за времена Беспредела городские кварталы, ранее скалившиеся в небеса обгорелыми зубами многоэтажек. Грязное и потрепанное наследие прошлого было ненужно новому Городу. Пусть и изрядно обезлюдевший, он очищал себя, становясь нарядным и опрятным, зеленея разбитыми парками и скверами среди новостроек и сияющих свежими красками зданий.
Единственным темным пятном на всей этой светлой истории оставался случайно уцелевший участок трущоб, рядом с которым располагался последний Полигон Старого города. Их банально прохлопали при реконструкции. Пропустили плохо распознавшийся участок карт, не запустили беспилотники проверить обстановку, не… Много «не» и совпадений. Муниципалитет, созванный впервые за много лет, сверкал новыми зубами, золотыми оправами очков и блестящими лысинами, и, подвывая от счастья, подписывал все бумаги, как только их выкладывали на стол руководители программы восстановления – не читая, и не вникая.
Десятый Полигон остался памятником прошлому и нынешнему идиотизму.
Но Свалка давно уже превратилась в особый, полностью обособленный и самостоятельный мирок, со своими жизненными и не очень законами, изначально испорченной средой обитания, процессами жизне- и смертедеятельности, и со своими обитателями. Внешний для всех обитавших на Полигоне существ, разумных и не очень, мир Нового Города был отвлеченным понятием, таким же, как давно устаревшее и лишившееся лоска веры выражение «рай земной» или «Эдем»… Реальностью для них был простиравшийся от горизонта до горизонта мир Большой Клоаки – царство разложения, гниения, распада и смерти.
***
Ящик шевельнулся. Серый, мятый и поцарапанный, кожух древнего чуда техники дернулся раз, другой – и, глухо стуча отогнутой крышкой, скатился по отвалу громадной мусорной дюны, окутанной гнилостными испарениями. Из незаметного отверстия в слежавшихся отбросах на сумеречный свет медленно выбралось нечто. Непонятно-округлое, местами – щетинистое, как криво бритый ёж или обросший шерстью мяч для регби, имевшее невыразительный цвет слежавшегося цемента…
Но это был не ёж, и уж тем более не мяч для регби. Это была голова – деформированная и измятая от рождения, морщинистая, с темными провалами на месте ушей… Блеснули глаза – ярко-оранжевые точки зрачков на зеленоватой радужке. Глубоко посаженные, окруженные черными пятнами синяков, они буравили окружающее пространство тусклым взглядом. Узкий безгубый рот приоткрылся, длинный, раздвоенный на конце, язык выстрелил между пластинками зубов, и споро втянулся обратно. Из уголка рта вниз потянулась тоненькая ниточка слюны, слюдянисто поблескивая в туманном воздухе…
Что это за чудовище? Откуда оно взялось?
«Как?! Господи, как больно… Почему… Почему? За что?!»
Вопреки всем законам природы, мнению науки и здравому смыслу, который совсем не здраво отрицал существование подобных феноменов… По невыясненным причинам. При неустановленных обстоятельствах. Это – родилось. ОНО увидело свет. И ощутило боль каждой клеточкой своего тщедушного тельца. Боль, которая будет преследовать ЕГО всю отмеренную судьбою жизнь, невозможную и ненужную.
…Женщина, обессилевшая после тяжелых родов, тяжко дышала и видела только серый потолок в разводах ржавчины, не понимая, где она, кто она, и что происходит – наркоз еще действовал, и сознание не вернулось полностью. Потому она не слышала громких возгласов акушерок – блаженство отсутствия боли захватило все ее существо, но… Лишь когда ей поднесли на трясущихся руках новорожденного младенца, она ощутила неладное – глубоким, звериным естеством. Что-то не так. «Что происходит?! Боже…»
Единственного взгляда стало довольно.
В руках акушерки в мятом халате, залитом багровым и коричневым, в обтянутом латексом перчаток ладонях корчилось… нечто. Серо-синее исковерканное тело – костлявое, изгибающееся в самых неожиданных местах, с выступами хрящей и коротким дрожащим белесым хвостиком, выглядывавшим из-под скрещенных нижних лапок с короткими мягкими коготками… Оно извивалось и пищало. Светящиеся пустые глаза красного цвета бессмысленно вращались в орбитах, не замирая ни на секунду.
Это видение рожденного ею чудовища пробилось сквозь пелену наркотического дурмана, и женщина пронзительно завопила… Крик резанул по ушам; лопались лампы, звеня, разлетались стекла в окнах и межкоридорных дверях. Дежурный врач рухнул на пол, зажимая окровавленные уши.
Вопль все набирал и набирал высоту, становясь сильнее и сильнее. Роженица вкладывала всю себя, свои боль, ненависть, отвращение и ужас в не-желание жить, в этот последний крик… Её сердце, взорвавшись в грудной клетке, затрепетало лохмотьями, крупные сосуды лопались и разлетались багровыми фонтанами, тело выгнулось ломаной дугой… Со звучным хряском сломался позвоночник, и вопль прекратился. Женщина умерла.
Погибли две акушерки, принимавший роды врач и реанимационная бригада в полном составе – акустический шок прикончил их в считанные минуты. Родильный покой был разрушен почти полностью, до несущих стен и перекрытий силой удара звуковых волн… Но ОНО выжило.
***
Ночь была безлунной и чёрной, как душа дьявола. Как сердце предателя. Как… как Бездна.
Шёл дождь, казавшийся бесконечным и обволакивавший всё вокруг стылой пеленой, скрадывавшей звуки и свет. В самом сердце трущоб, хлюпая протекающими ботинками по холодным лужам, брёл человек, поскальзываясь на камнях обвалившихся руин и развалин. Худосочный мужчина в рваных брюках и безразмерном пиджаке, болтавшемся на нем, как на вешалке, пробирался сквозь лабиринт разрушенных зданий, оплывших узких ущелий-улочек и проходов в грязи, кое-где укрепленных сгнившими деревянными и покоробленными пластиковыми щитами.
Быстро. Так быстро, как только мог. Иногда на его лицо падал случайный отблеск света, и тогда становились заметны мертвенная бледность и обильный пот, струившийся по щекам, хотя погода была отнюдь не жаркой. Время от времени человек оступался, и падал в жидкую грязь, где долго возился, пытаясь подняться…
Он вздрагивал и старался замереть от любого шороха и громкого звука, прорывавшегося сквозь завесу влаги. В такт его движениям содрогался и объемистый ящик за спиной, обвязанный плотно скрученной проволокой. Несмотря на размеры, контейнер казался лёгким, и, если прислушаться, можно было услышать, как внутри что-то скребется о стенки, пытаясь приподнять запертую крышку. Что-то живое…
В казавшихся ему безопасными местах человек останавливался, делая короткие передышки – путь был слишком долог и тяжел. Дрожа от холода, мужчина стоял минуту или две, стараясь сохранять неподвижность. Только белые губы на бледнеющем лице шевелились, что-то неслышно шепча… В эти мгновения глаза усталого и оборванного путника загорались неожиданным яростным огнем, который сложно было ожидать от такого тщедушного и внешне безобидного человечка.
…Бесприютный нарк искал денег, или хоть что-то, что можно было бы обменять на дозу дешевого зелья – и хотел было пришибить чавкающего по грязи случайного прохожего, сунувшегося себе на беду в трущобы. Да еще с ящиком за спиной… Но почему-то наркоман остановился – разрушенный мозг скрипнул извилинами, и выдал сигнал опасности. Кирпич, подобранный ранее, полетел в груду таких же, а сам несостоявшийся убийца и грабитель сплюнул тягучей коричневой слюной, и полез в теплую вонь канализации, потрошить заначку и пытаться дотянуть до следующего дня…
Все метания по развалинам и грудам камней вели одинокого странника к одной-единственной цели. Десятый Полигон. Свалка. Большая Клоака. Даже сквозь припустивший сильнее дождь доносилась мощная отвратная вонь с той стороны, где простиралось царство отбросов… Запахи гнили и разложения служили безошибочным дорожным указателем этому человеку.
Он снова и снова не уставал благодарить судьбу. Вопреки всем слухам, сплетням и «надежнейшей и новейшей» карте города, Полигон еще существовал. Пока ещё. Ненадолго…
«Две, три недели… А потом – потом придут Чистильщики. Машины, висящие в воздухе, синие лучи, испаряющие все на земле… Пыль – осядет. И с этой пылью развеется боль. Моя боль. Мой позор и наказание. Мой, язви его душу, кошмар!» - мужчина оперся рукой на склизкий бетонный блок, поросший лишайником, и хрипло задышал, пытаясь не потерять сознание. Вонь пронзила его чуть ли не насквозь, отлично заменив нашатырный спирт. – «Это, наконец-то, умрёт… Достойная… месть?»
Ящик глухо ударился о землю, проволока со звоном разлетелась кусками под взмахами жужжащего виброножа… Звуки, всю дорогу доносившиеся изнутри, прекратились. Крышку пришлось привалить сверху куском медной трубы, не слишком тяжёлой, но… «Выберется, нет – всё равно. Хотя… Шанс нужен. Шанс нужно дать… Шанс… Нет! Нет. Этому – не жить!» - уголки рта мужчины с ножом поползли вверх, превращая бледное лицо в гротескную демоническую маску. Зловещая ухмылка смотрелась жалко. Блокада не позволяла ему своими руками убить живое существо, и противоборство внутреннего стремления с привнесенной извне установкой грозило уничтожить его самого. – «Ну и ладно. Так, или иначе…»
- Умри, исчадие… - шептал он, сжимая во влажных ладонях искрящий и шипящий от капель дождя вибронож. – Умри… Само. Во искупление…
Слова потонули в сгустившемся тумане, и всё скрыла белёсая мгла.
***
Она научилась ловко ковылять на своих коротких лапках. Пища, вода и жильё находились на Свалке буквально под ногами. Гнильё и отбросы, останки и огрызки – но поддержать жизнь ЭТОМУ хватало. Бродячие псы, мусорные крысы, голые ежи и прочие неразумные обитатели Полигона приятно разнообразили рацион. Каждым из них она могла питаться долго-долго – день, два, много.
Время, расстояние, смысл жизни были для неё пустым звуком и полной абстракцией. Инстинкты заменяли всякие мысли, и сознание оставалось всё такой же чистой доской, как и в первые дни. Холод – переждать в норе. Там тепло. Стены теплые. Воняют. Привычно. Голод, жажда – утолить. Насытиться. Напиться.
Света ОНА боялась и выползала наружу в сумерках, либо ночью. Огонь, встречавшийся на Свалке редко, когда загорался мусор, был её самым страшным кошмаром – он обжигал, и причинял боль. Большую боль. Большую, чем ее собственная.
Боль… Муки и телесные страдания сопровождали ЭТО с момента рождения, и стали привычными, родными и отличавшими её от остальных.
Взгляд слезящихся красно-оранжевых глаз не нес и малейшего отблеска разума. Не было мыслей, сложных чувств, эмоций… Внутри маленького сморщенного черепа было слишком мало места для них. Боль продолжала терзать тщедушное, умирающее каждый день, но никак не погружавшееся в смерть до конца тело.
Но оставалась надежда, что однажды боль уйдет.
Надежда есть всегда.

2001 г.

@темы: творчество, проза, мое

---

Все кругом серое, и только по краям присыпано белым - идет снег, мелкими крупинками, перемежающимися каплями дождя, мгновенно замерзающими, стоит им только упасть на асфальт или металл.
Мне кажется, что я или не до конца проснулся, или проснулся не в том мире.
Хочется забраться в тепло, и не отсвечивать.
Тепла вам, люди. Тепла.

@темы: Волосы дыб(р)ом

---

Падал, падла, снег...

Поздравляю, май диар френдз, с первым снегом. В Ростове снова красиво, прохладно, и очень многобалльно-пробочно. Ребята с Тындекса, пора вводить либо 11-тибалльную систему стояка, либо сбрасывать ядрену бомбу по достижении предела терпения)
День любителей любителей летней резины в разгаре)
А вообще, хороший денек)

@темы: Волосы дыб(р)ом

---

Экспедиция

Память не сохранила самого момента оглашения приговора. Только нависшая, звенящая тишина вокруг. И немые картинки…
Лица, лица, искаженные злобой и ненавистью лица. Десятки, сотни, тысячи… возможно, их было меньше. Возможно, оно было всего одно. Перекошенное, бледное, с искаженными чертами, с приоткрытым ртом и безумными глазами.
О, черт, да это же его лицо! Такое безобразное, мерзкое, словно освещенное тусклой гологеновой лампой, подсвеченное снизу, выбеленное искусственным светом до неузнаваемости.
И руки… множество рук, тянущихся к нему, пытающихся ухватить, зацепить, вытащить на свой народный суд, изорвать в приступе ненависти.
Самих слов приговора он не помнил. Только руки, только десятки глаз, смотрящих с ненавистью, презрением, брезгливостью, яростью и страхом.
Они боялись. Почти все боялись. Ужасались тому, что он сделал едва ли не меньше, чем оглашенному приговору отправиться в экспедицию.
Да, его отправили в экспедицию. Нет, в Экспедицию, да. Только так, с большой буквы, давая слову собственную многогранную жизнь, только так и можно называть бесконечный полет в ничто, в никуда, в нигде.
Звуки вернулись к нему едва он покинул здание суда. Полицейский транспорт не нуждался в парковке, зависая над зданием суда в ожидании осужденного или необходимости накрыть весь периметр из станнеров.
Ни один полицейский не пытался снова сковать его наручниками, поторопить с посадкой или как-то иначе выказать свое расположение к нему.
Фактически, он был уже мертв. А к чему измываться над трупами на глазах собравшихся людей и прессы? Самый известный, самый коварный и самый неуловимый преступник века. Убийца, нелюдь, бездушный монстр.
Он посмел вмешаться в систему контроля за путешествиями, взломать исходный искин, программирующий все суда для длительных перелетов в космосе, и стереть программу. Одну единственную программу, пробуждающую путешествующих в глубоком анабиозе, если корабль сочтет повреждения чересчур огромными. При критической ситуации все спящие пробуждались корабельным искином, чтобы успеть насладиться последними минутами гибнущего в вакууме корабля. Те, кто мог бы никогда не понять, что умер, обязан был приходить в сознание за несколько минут до фатального сигнала судна, оповещающего о разгерметизации.
Ни один корабль не желал погибать один. Он дарил людям на борту последние уникальные минуты, картины звездного пространства за бортом, исчезающий воздух в трещинах и свистящие этим же воздухом разрывы корпуса. Корабль преподносил свою гибель со всеми возможными почестями, насаждая право быть сопричастным последним мгновениям стремительно уносящейся прочь жизни.
И он, Гебенс Раут, отнял у человечества этот волшебный миг осознания себя приговоренным к ужасной смерти от декомпрессии. Отнял возможность представить, ощутить, предположить и нарисовать в воображении свое замерзшее обезображенное тело, плывущее в бесконечном вакууме среди сонных звезд и планет.
Убийца, стерший элемент принятия решения из исходного искина, отвечающего за программирование будущих полетов на поиски пригодных для жизни планет.
Его планета умирала. Нет, она давно была мертва. И это жалкое подобие жизни, искусственное поддержание жизни в гниющем трупе больше всего напоминало Гебенсу гальванизацию. Мощный разряд электричества, пропущенный через нервные центры и узлы мертвеца, заставляли его двигаться, а в исключительных случаях даже выполнять несложные действия. Подергивающийся, открывший пустые глаза, холодный труп планеты взирал на последних жителей невидящим взглядом, отрешившись от всего происходящего.
И теперь он пополнил ряды приговоренных к Экспедиции в одну сторону. Скоро его накачают препаратами, уложат в узкий одноместный гроб с примитивными датчиками состояния, подведут трубки с питательной средой, впрыснут в кровь связующий эритроциты раствор, превращая жидкую алую массу внутри человека в вязкий розоватый раствор, позволяющий консервировать живое тело до момента разгерметизации, аварии, окончания топлива в реакторе или попадании астероида в небольшую шлюпку, в которой он полетит на поиски обитаемых миров.
Когда-то давно, когда планета еще только начала издыхать от бесконечного потребления ее ресурсов и благ, один из либералов в Парламенте предложил не кормить тысячи заключенных в тюрьмах и колониях, а отправлять их в таких вот примитивных капсулах в космос. К тому времени сами полеты уже давно не были затратными или энергоемкими, а вот продовольствие, питьевая вода и кислород на планете подходили к концу.
И в безвоздушном пространстве, поблескивая серебристыми боками, разлетелись тысячи капсул с приговоренными к смерти или длительным срокам заключения преступниками.
Либерал, конечно, успокоил общественность тем фактом, что установил на каждой шлюпке датчик окончания полета. При удачном стечении обстоятельств капсула с замороженным заключенным должна была опуститься на новую, пригодную для жизни, планету и отправить сигнал обратно домой, указав координаты и время в пути.
Сам пассажир обязательно приводился в сознание, получал сведения о новой планетке и мог попытаться наладить свою жизнь.
Вот только по неофициальным, зато весьма правдивым, данным ни одна капсула за десятки лет не достигла такой планеты. Либо вырабатывался ресурс топлива, либо случались аварии, либо серебристый гроб разносило случайными астероидами или кометами. Силового поля защиты, как и примитивного вооружения, капсулы не имели.
Каждый молчал о том, что такое Экспедиция. И каждый молчал о том, что это билет в один конец. Как каждый молчал и о том, что в тайне рад избавиться еще от одного потребителя скудеющих ресурсов агонизирующей планеты.
Сегодня террорист и изменник Раут пополнит ряды тех, кто улетал без надежды вернуться.
Он послушно выполнял все команды полицейских и врачей, не сопротивлялся при подготовке к анабиозу, даже сам пытался помочь в меру своих возможностей. Он был вежлив и нетороплив, улыбчив и спокоен.
Он, лишивший разумных людей последнего шанса уйти из жизни, осознавая это, собирался уснуть в анабиозной капсуле, думая о том, что наконец-то все вокруг него кончится.
Кончится забота о себе, кончится боль и страх, кончится осознание себя мелким и не оправдавшим чужих надежд. Кончится, наконец, это бесполезное, бесцветное существование между долгом явиться на никчемную работу и желанием увидеть во сне что-то радостное.
Скоро должно было кончится все. Воспоминания и надежды, медленная смерть среди себе подобных, боль от осознания происходящего с его миром, влачение себя самого от даты рождения до даты смерти. Теперь его дата была названа совершенно точно.
Он улыбался, чувствуя, как по венам растекается леденящий плоть подготовительный раствор…
Лица склонившихся над ним людей в бледно-голубых костюмах врачей и помощников расплывались, звуки становились глуше и отдалялись прочь, цвета блекли, теряя насыщенность.
И все-таки, как бы он ни убеждал себя в том, что готов, он испугался. В самый последний момент, когда черта уже была пройдена, когда возвращение стало невозможно далеким, невероятным, он испугался.
Он испугался, что его поступок обязательно отменят. Что программу пробуждения вернут, начав именно с его капсулы. Он безумно боялся проснуться, ощутив всю тщетность своих усилий.

Он проснулся.
Холод, текший по венам, и обращавший плоть в прозрачное стекло, звенящее от космических лучей, пронизывавших тонкую броню капсулы, сменился огненным жаром, пылавшим болью в каждом нерве. Боль стала центром его вселенной, и, накопив себя достаточно много, взорвала ее, разнеся осколки по темному ничто космоса…
- Откройте глаза, господин Гебенс, - голос звучал издалека, и казался отвратительно прекрасным. Именно так – прекрасным по звучанию, но отвратительным самим своим наличием. Говоривший был мужчиной, сильным и уверенным в свое силе. Ему не пришлось бы доказывать свое превосходство – он и так ощущал себя цельным и совершенным… - Приборы показывают, что вы пришли в себя.
- Пхе… Ффе.. – Раут попытался совладать с непослушными языком и губами. Глаза он по-прежнему не открывал – боялся. - Ххде аа?
- Кхм. Речевой аппарат не восстановился полностью… - задумчиво и отстраненно проговорил его невидимый собеседник. - Секунду, сейчас подействует препарат.
Короткое шипение, и становится легче.
Он попробовал разлепить склеившиеся веки, и на кожу брызгнула быстро испарившаяся жидкость. По глазам резанул нестерпимо яркий свет, и Гебенс снова зажмурился.
- Берегите зрение, господин Раут… Здесь очень яркое солнце, и надо немного привыкнуть к нему, - невидимый собеседник явно улыбнулся. – Вы на одной из планет Альфа Кнута, в трех сотнях световых лет от вашей родной планеты. Не удивляйтесь, вашу капсулу подобрал патрульный крейсер в глубоком космосе. Кто-то проложил курс так, что он пролегал в межгалактическое пространство, и только чистое везение и чистое знание помогли вас найти.
В голове теснились вопросы, и не до конца размороженные мозги плавились в попытке решить – что же из них важнее, и как спросить так, чтобы не выдать себя и своего невежества.
- К-какой сейчас г-год? – заикаясь, прошептал Гебенс, механически проглотив пряную жидкость из ткнувшейся ему в уголок рта трубки. – П-планета… Экспедиция…
Доктор помолчал, и ответил:
- Триста семидесятый…
Раут опешил, и распахнул глаза, чтобы сразу их зажмурить от сияния широкого окна, находившегося перед его лицом. Смутные тени неких механизмов, блестящие металлом, яркие цвета стен и потолка, черные простыни мягкой кушетки, на которой он лежал…
-… от Первого Старта, - его пожелавший остаться невидимым собеседник зашелестел чем-то, и Гебенс почувствовал, как в его руке оказался какой-то холодный предмет. Сжав пальцы, он ощупал маленькую, но точную модель капсулы, выполненную из легкого металла, с приваренным в хвостовой части кольцом. «Медальон?» - подумал он, держа украшение за крепление. - «Не может быть! Они нашли планету!»
- Именно. Нашли и умудрились выжить на ней, - голос его таинственного визави наполнился бархатистыми обертонами, и, казалось, проникал в душу. – Под светом двойного солнца, в бескрайней пустыне, на развалинах строений древнего забытого народа, павшего жертвой своих амбиций и рассыпавшегося в прах миллионы лет назад, когда человек еще только формировался как биологический вид, и умел только расшибать головы своих собратьев челюстью осла… Первые капсулы летели именно туда, откуда в свое время пришел сигнал старого маяка Погибших. Тот, кто программировал курс, не просчитался почти во всем.
- Кроме одного, – Гебенс протянул миниатюрную капсулу, конструкция которой так и не поменялась за четыре столетия, обратно. – Никто не подал сигнала.
Послышался шум, словно стекло скользнуло по металлической раме. Повеяло ветром, принесшим незнакомые запахи трав, растений и влаги, какие обычно бывают после дождя. Бывали когда-то, когда Планета еще жила, а не дергалась в посмертной агонии…
- Да. Первые десятилетия мы выживали, и осваивали богатое наследие Погибших. К сожалению, наши собратья по Экспедиции гибли в эти времена – хотя капсулы летят довольно медленно, все же годы и расстояния собирают свою жатву.
- Вы нашли корабли, - Раут зажмурился еще плотнее, чтобы прогнать сияющие и переливающиеся перед глазами круги, и подумал, что сбылись самые его сокровенные мечты, которые он лелеял с детства… - И спасли их?
- Не всех, к сожалению. И сильно жалели потом, что некоторых – спасли. Но – да, мы научились летать на чужих кораблях, а потом – и строить их. Генетические мастерские и клон-ванны позволили нам распространить человеческую расу на многие и многие планеты в десятках солнечных систем…
Он попробовал снова посмотреть на окружающий мир. Яркий, броский, немного аляповатый из-за изумрудной зелени и крупных незнакомых птиц за распахнутым окном… Собеседник Гебенса оказался крупным мужчиной неопределенного возраста – ему с успехом могло быть как пятьдесят, так и тридцать лет. Тронутые сединой волосы, тяжеловатые черты лица, выступающий вперед нос, крупный рот с полными губами – лицо некрасивое, но вызывает симпатию и доверие. И смутно знакомое. «Где-то я его видел» - подумал Раут, - «В библиотеке? Или…»
- В книге по истории, если, конечно, еще остались такие… - улыбнулся затянутый в бело-синий комбинезон мужчина. – Меня звали Анно Стерс.
- Вы предложили программу Экспедиции?! – Гебенс подскочил на кушетке, непроизвольно отодвигаясь от Анно, и подвывая от боли в мышцах. Тело недовольно отозвалось на резкие движения, и он был вынужден перетерпеть несколько ощутимых уколов в мышцы из вынырнувших откуда-то инъекторов. – Но это же было четыреста лет назад!
- Я – клон шестого поколения, с переносом полной памяти, - раздвинул губы в широкой ухмылке Стерс. – Бессмертие бывает и таким тоже, дорогой друг.
- Дьявол… - Раут окинул древнего политика, умудрившегося выжить и даже получить такой подарок судьбы, - так вот куда вы исчезли вскоре после начала реализации программы…
Тот кивнул, соглашаясь.
- Но зачем вам я? – задал давно беспокоивший его вопрос Гебенс, расслабляясь и пережидая покалывание в мышцах. – Если вы целенаправленно искали мою капсулу в космосе…
- Я был одним из первых, ты – стал последним. Все просто. Эпоха Планеты завершилась, теперь все в наших руках… - Стерс сжал ладонь, иллюстрируя свои слова. – Человечество выжило, несмотря на и даже вопреки всем своим усилиям, и самые яркие его представители – бунтари, искатели нового, вышедшие за грань – устремились к звездам, как семена одуванчика, несомые ветром…
- Да, черт побери! – с воодушевлением произнес Раут, сжимая кулаки почти в экстазе…

…И проснулся. В тесной капсуле верещала сирена предупреждающего сигнала, и мерзко несло немытым телом, аммиаком и согревающим раствором. Откуда-то несло горелым, а освещение приобрело красный оттенок, периодически помаргивая от перегрузок.
- Внимание! До разгерметизации осталось десять секунд! – проквакал динамик, висящий на тонких проводах рядом с ухом Гебенса. – Девять!... Хрррр… Семь!..

Раут заплакал, наблюдая за медленно вращающейся снаружи, за запотевшим обзорным иллюминатором, полуприкрытым отошедшей заслонкой, голубой планетой, по освещенному солнцем незнакомому боку которой медленно ползли вращающиеся спирали циклонов…

ноябрь 2014

Написано в соавторстве с  Александрийская Рулетка, оригинал находится здесь.

@темы: творчество, проза

---

Погодное

Всё кругом серое, холодное, стылое и мокрое. Люди, животные, деревья, машины, мысли, сны...

Поздняя осень, мать йеху её пополам!
Лучше бы уж мороз был, чем этот невнятный плюс(

Хотя, если шарахнет мороз, я тоже буду не рад, хехе) Человек - это странное животное, которое всегда недовольно)

@темы: негатив, Волосы дыб(р)ом

---

Дыбр

Я действительно часто "замерзаю" в позитиве - даже если на самом деле не все так гладко, и иногда надо бы и другие эмоции пережить... И транслировать их, что важнее.

Умом-то я это все осознаю... Но как, бля, сделать усилие, и выбить к черту этот фильтр, который все равно срабатывает, и я снова источаю хорошее настроение, и стараюсь поделиться им с теми, кто рядом и вместе со мной?
Я не лгу. Говорю правду. Рядом с любимыми я - это я, и говорю то, что думаю. Но стоит только появиться расстоянию - бабах! И я становлюсь излишне позитивным.

Как соблюсти этот баланс, и быть собой всегда?

@темы: Волосы дыб(р)ом

---

Я вижу мёртвую цифру

Двое крупных мужчин в черных мешковатых комбинезонах и масках швырнули на грязный металлический стол молодого парня, закованного в наручники.
- Смотри, он еще шевелится… - шепнул один из них другому, пристегивая цепочки оков к изогнутым металлическим фиксаторам. - Крепкий парень. Два шокера выдержал, однако...
- Похрен. Все равно говнец ему, - второй поправил маску, и со скрежетом изменил наклон стола, так, что голова пленника поднялась чуть выше. - Рыбок покормим завтра, вот и вся крепость…

Из-за полумрака за дверью раздалось тихое покашливание и цокающие подковками по плитам пола размеренные шаги. Лампа, свисающая с потолка на толстом шнуре, выхватила из сумрака высокий лоб с мощными залысинами, черные очки-”консервы”, полностью закрывающие глаза, и худощавое лицо с ярко выраженными жевательными мыщцами, неприятно берущими рот с плотно сжатыми губами в своеобразные “скобки”. Серый недорогой костюм, небрежно накинутое на плечи пальто того самого асфальтового цвета, который вызывает стойкое ощущение канцелярщины и пыльного офиса дополняли образ.
- Меньше слов, больше дела! - вошедший поставил на помятую тумбочку возле кровати миниатюрный металлический кейс, и с хрустом раскрыл его. Руки в черных перчатках привычно извлекли из контейнера небольшой, размером с карту памяти, блеснувший контактами пластиковый квадратик. - Зафиксируйте его.
Один из громил придержал ноги парня, другой привычным жестом захватил одной рукой челюсть, а вторую положил на макушку несчастного.
- Готово, сэр! - по-военному четко доложил он.
- Вижу. Не заслоняйте свет… - и человек в сером аккуратно приложил контакты чипа к правому виску жертвы. На левый висок лег круглый и плоский неодимовый магнитик, которых в любом тех-гоу-шопе, как грязи. - Начали!
Тело парня выгнуло вверх дугой, так, что держащий его за ноги громила едва не выпустил из рук голенища ботинок, стол содрогнулся, и цепи наручников заскрежетали по металлу. Только голова осталась полностью неподвижной. Лишь над верхней губой, в просвете маски амбала, нависающего над жертвой, выступили капельки пота
Судорога еще неоднократно сотрясала тело, каждый раз все слабее и слабее, пока не остался лишь легкий тремор в конечностях.
- Агент, он живой! - хрипло произнес один из громил, отпуская парня. - Пульс есть.
- Я чувствую, солдат, - бесстрастно ответил человек в сером, отлепив от покрытого потом виска карточку, и просматривая ее на свет. Пластик отправился обратно в контейнер, магнит сухо щелкнул по столу, и скатился наземь. - Освободите его, и отвезите в доки. Если очнется - проследите.
***
Непримечательный фургончик грязно-коричневого цвета свернул в район заброшенных доков с федерального шоссе, и, проехав сто с небольшим метров, резко свернул в узенький тупичок. Под светом включенных фар с мусорных контейнеров, забитых перепревшими отбросами, разбегались жирные крысы и тараканы.
- Милое место… - пробурчал, выбираясь с водительского сидения, здоровенный мужик с налысо бритой головой, и красным шрамом на затылке.
Его напарник, в плечах бывший едва ли не пошире, блеснув прилизанными волосами и кольцами на пальцах рук, ловко вылез с пассажирского кресла, скрипнув дверью:
- Дак, тут пациента хотя бы не сразу схарчат.
- Нет тут никого, бля. Керч, все дохнут после “цифры”. Все. Ты понимаешь? - лысый побагровел, и с хрустом сжал кулак. Зрелище получилось пугающим - огромный, размером с арбуз, кулачище, покрытый шрамами и следами ожогов…
Но его напарник сам мог сложить пальцевую фигуру не хуже, да и пугаться отвык давно.
- Проще будь, старшина, - Керч ткнул пальцем в сенсор задней двери, и выкатил наружу пластиковый лоток с телом. - И к тебе потянутся не только за звездюлями…
Ловко подхватив “пациента” под колени и локти, они сноровисто и привычно расположили его на куче мусора, стараясь прикрыть парня от взглядов случайных свидетелей. Местные с телами не церемонились - ограбить, изнасиловать или отволочь в подпольную клинику, где несчастного разобрали бы на органы, было для них в порядке вещей. “Крысы, хуле”, - кратко охарактеризовал аборигенов Дак, смачно сплюнув, когда третьего их подопечного сожрали прямо в подворотне. Керч тогда весь извелся, но угрозы им лично не было, а применять оружие просто так запретил агент - вот и матерился, бедный, чуть ли не в голос.
Потом они стали подбирать места в клоаке доков, близкие к границам, и более-менее безлюдные. Потенциальные трупы, правда, это не спасало - они все равно склеивали ласты, и погибали непонятно от чего, просто прекращая дышать. И к обязанностям Керча и Дака добавилось еще и кормление рыбок - в доках водились самые настоящие пираньи, разделывавшие человека на лоскутки за несколько минут.
- Блядь, не город, а сплошной непрекращающийся ядовитый пиздец! - сморщился Керч, растоптавший какую-то особо зловонную дерьмовину, и теперь тщетно отскребающий с подошвы армейского “пендельхоста” буро-коричневую жижу подвернувшейся под руку палкой. Жижа упорно сопротивлялась, и, кажется, собиралась вступить с ботинком в противоестественные отношения…
- Сержант, едрен стакан, брось эту срань, ей и тут неплохо! - тихо заржал его сотоварищ по несчастью, и полез по стонущей под его немалым весом лесенке наверх, на крышу заброшенного склада. - Прысни очистителем, и лезь сюда.
- Дак, ты заботишься обо мне, словно моя мама… - проворчал в ответ Керч, отстегивая баллончик от пояса. - И как я раньше жил без тебя, не понимаю…
- У сержантов матерей не бывает, они размножаются почкованием! - подначил его напарник.
- А старшины флота - делением. Затрахал. Лучше доложи патрону, что мы на месте…

***

"В настоящее время широчайшее распространение получила не только имплантация в мозг биотехнологических разъемов и контактов, но и бывшие каких-то пятьдесят лет назад легендой “цифровые наркотики”. Последовательности кода, перепрошивающие мозг или контроллер человека, и приводящие к скорой гибели. Невидимые, неощутимые, смертельно опасные и такие желанные...
Новые времена рождают новые легенды. Сейчас по глубинам Сети ходит ещё одна - история про цифровой наркотик, доступный всем, вне зависимости от того, имплантированы они, или нет".

"Смерть приходит ко всем", программа широкого вещания канала "Голос Азимута", 234453, южная полоса частот.
***
- Лучший, скажи м-мне, сделай м-милость, сколько еще ты будешь убивать этих несчастных гиков?
- Пока не добьюсь результата, Средний. Хозяева хотят получить прототип как можно скорее.
- Тысяча трупов... Ты абсолютно уверен, что так необходимо? М-мы м-могли бы зайти с другой стороны, через официальные службы...
- Средний, ты умер. И м-м-мозг твой, прости, разложился еще тогда, в капилляторе. Официалы потребуют десятилетия и миллионы, причем большую часть денег разворуют.
- Но три года!
- Средний, еще год. Максимум полтора... И мы уйдем отсюда, обещаю. Вернемся домой. Я, наконец, избавлюсь от тебя. И мы вместе надеремся в дымину самым лучшим виски, что делают на планете...
- М-молчи... Просто делай, м-мать твою. Лучший, ты просто... м-мудак и лысая сволочь.
- Лысеющая, Средний, всего лишь лысеющая...
***
Когда я очнулся в доках тогда, вечером дня, который стал моим вторым днём рождения, первой мыслью было: "Боги. Как же здесь воняет!"
Несло и впрямь знатно - тухлятиной, гнилью и дерьмом. Крыса, сидевшая у меня на груди, и флегматично умывавшаяся, забавно тёрла мордочек лапками, и насмешливо косилась на меня. Честно, не знаю, как получилось удержаться от вопля - может, благодаря пересохшей гортани, может - из-за частичного паралича периферических нервов...
Животное, издевательски пискнув, метнулось прочь, вызвав шевеление насекомой пакости. А вот тараканы уже перебор, подумал я и судорожно стал подниматься на ноги. Удалось не сразу, но удалось. С пятого раза я, опираясь на прогнивший пластиковый борт контейнера, воспрял к небесам, оставаясь по колено в дерьме. И пытался понять, как здесь оказался...
Разум громко вопил: "Валим-валим-валим! Это доки!! Нам звиздец!!!", сердце ушло в пятки, а задница предчувствовала недоброе...
Обошлось - до границ с жилым сектором я добрался без потерь, уже практически полностью придя в себя, и поняв, что оказался на улице без денег и документов... Патрульные в пропускной зоне, морщась от запаха, прогнали ДНК-тест, и опознав меня по базе данных, выдали временную карту. Стареющий полноватый капитан с пшеничными усами, словно у героя старого детективного сериала, разрешил помыться в душе, и выдал пластиковую робу-комбинезон без отметок.
Такси-автомат доставило меня домой, в башню Орихалк-стрит, где я жил на тридцатом этаже. Набрав ванну, и пожертвовав богине гигиены почти недельную норму воды и моющих средств, я смог немного посидеть в спокойствии, расслабиться и подумать. Оценить, так сказать, масштабы утраты и размер приобретений.
Потеряно было немногое - дешевый телефон, одежда из скидочного молла, часы и латунный перстень на мизинце, с эмблемой выпускного класса. А, да, еще немного денег. Пара сотен наличными, и биометрическая уникарта, немедленно заблокированная - я проверил - при моем исчезновении вечером понедельника.
"Стоп, как это я проверил? Откуда я это знаю? Почему я вижу, точнее, не вижу, но чувствую, как... как собственную, ну, руку... свой домашний комп?!
И откуда я понимаю, как работает его операционная система, и как ее можно изменить и улучшить?
Боже... Что со мной сталось? Почему я вижу Сеть?!"
С этими мыслями я потерял сознание.
***
Что такое "цифра"? Это совершенно другой подход к миру. Взвешенное четкое оценочное суждение, основанное на объективных фактах, подкрепленных четкими доказательствами и логикой. Не имеющее эмоциональной подоплеки. Не несущее деструктивного заряда, так свойственного ординарным человеческим решениям...
"Цифра" - это не наркотик, как мечтали некоторые, и не некий гаджет, позволяющий изменять реальность, как думали немногие. Это вообще не материально. "Цифра" - это способ восприятия мира.
И ей неважно, есть ли у тебя подключение, импланты, контроллеры или ты полностью биологически человек без улучшений - эта философия доступна любому.
Цифра не лжет.

Манифест "Цифра". 2032 год. Неизвестный автор.
***
Все же он смог выжить и адаптироваться к цифре. Человек без особых возможностей, простой винтик сложного механизма - вознёсся на вершину пищевой цепи жестокого мира информации. И начал перекраивать его по своему разумению.
Неловкие поначалу взломы, детские шалости, взятие под контроль систем обеспечения, выход на планетарный уровень и развитие самосознания Сети - Все это случилось за последние десятилетия. Цифра правит миром. Но счастлив ли ее первый носитель?
Нет. Он стал рабом. Рабом, вознесенным на вершину власти.
***
"Он - это я. Мне семьдесят, но я проживу еще много лет, ведь сама Сеть питает и поддерживает мои ослабевшие силы, перестраивая вездесущими нанитами отслужившие свое ткани и рекомбинируя оставшиеся молекулы... Разум ее в последние годы окреп, и все чаще вступает со мной в противостояние, игнорируя приказы ,либо выполняя их по своему разумению, и не всегда годными средствами... Это только в любви и на войне все средства хороши..."
***
- Скажи, Средний, когда ты понял, что мы не сможем оставить этот мир?
- Лучший, не м-мучай м-меня... Я знал это с самого начала всей этой пляски, когда м-мой капиллятор дал сбой, и ты...
- Да, мой друг. Когда я стал и тобой тоже. Но я еще верил тогда...
- В задницу твою веру! И надежду - туда же! Эта етическая Сеть...
- Средний, оставь истерику. Мы - это все, что осталось от нашего мира, и даже Хозяева...
- Оставь меня, Лучший. Я помолчу. Просто оставь. В покое...
- Дьявол... Средний? Средний?!

@темы: творчество, проза, мое

---

Астарта. Корабль чокнутых трупов

Мы тут с  Александрийская Рулетка не так давно написали книгу. Фантастика, "космическая опера"...
Собственно, хочу поблагодарить своего любимого и единственного соавтора за терпение, сопереживание, любовь и верность традициям военно-морского торгового флота)

Желающие могут почитать книжку по ссылке ниже, "одним куском", или - по главам
читать на Самиздате (книга полностью)
читать по главам

в качестве приятного бонуса, чисто поржать - скрин аццкого количества просмотров)

UPD. Почти сразу после выкладывания полной версии, ее выложили на либрусеке, и книжка поползла по сети)

@темы: творчество, проза, мое

---

СтрелкИ Времени

СтрелкИ грозного нашего страшного времени
Заряжают ружья чужими минутами,
И стреляют чуть выше лысого темени,
Заставляя травиться табаком и цикутою...

Их прицелы светят тоской по участию
В маскараде, длящемся дольше вечности,
И отдача в плечо от приклада - причастием
Отзывается в душах. И человечностью.

СтрелкИ старого, верного тёртого времени,
Выше голову! Не уйти обиженным,
Не избавившись - залпом - от долга бремени,
Замерев в предвкушении, обездвиженным...

Бредут пленные дни. От цели - до выстрела,
Оставляя на сердце следы ожидания.
Цепь стрелков в лицо улыбнётся искренне -
Станет больше щербин на стене мироздания...

@темы: творчество, стихи, мое

---

Сегодняшний предутренний сон порадовал аж до просыпания последнего будильника) Тем не менее, на работу успел, и даже вовремя)

Вы когда-нибудь вскрывали ландскнехта, павшего от удара ассегая, пробившего легкое и задевшего печень? Вот и я не вскрывал. Ассистировал, признаюсь. Да, удар был нанесен сверху, лезвие прошло сквозь кирасу, которую пришлось долго спиливать с заледеневшего трупа...

Патанатом был совершенно незнакомый, но стебался всю дорогу. Порадовала не совсем человеческая анатомия солдата, я только потом понял, что ковырялся, судя по всему, в йотуне или еще каком великане - все же рост под три метра не очень свойственен нашим с вами собратьям, да и конструкция ребер... интересная была. Уплощенные, массивные, почти без просветов - действительно, лучше бить сверху, так эффективнее.

Посмотрел реконструкцию сражения этих самых кнехтов в "испанских" кирасах поверх овчинных тулупов и чернокожих гибких дикарей, обнаженных и намазанных жиром... На леднике высоко в горах. Нигры не мерзли, а очень бодро резали неповоротливых здоровяков в железе, и что-то кричали такое... эльфоафриканское. Поржал, и пошел заканчивать вскрытие.

@музыка: Пикник - Фиолетово-чёрный

@темы: Путь, бывают, деточка, и просто сны!, всякоразно, Волосы дыб(р)ом

---

Моей странной удачи хватает на то, чтобы доставать из-за Барьера мысли, идеи, воспоминания... Иногда - людей, но это уже в пределах тварного объёма мира.
Какое-то время тому назад я уж было подумал, что всё. Всё кончилось, и пора на свалку истории... Но нет, мы ещё попрыгаем,, други)

---

Серая Зона

Пока не стерлось из памяти.

Где-то там, в глубинах миров, существует странное место, изменчивое и непредсказуемое, но по-своему притягательное. Это царство гротеска, сюра и, чего греха таить-то, кошмаров. В нем чувствуется дыхание Хаоса, и, чем ближе подходишь к сердцу этой области, тем оно сильнее - здесь когда-то случился прорыв, обросший по периметру сонмом миров, искаженных и причудливо изменившихся. Местные называют его Серой Зоной, или Царством Изменения.
Здесь сложно и опасно жить... Меня пару раз заносило на самую периферию Зоны, и эти периоды тварного бытия оставили неизгладимый след в душе. До сих пор аукаются, честно сказать... Думаю, что, попади я в центр ее, сейчас бы тут не широковещал)

Самая яркая картинка из памяти: кофемолка. Старинная механическая кофемолка из бронзы и дерева, с отполированной ручкой вверху. Я засыпаю кофе, закрываю крышку, мелю - а на выходе, в выдвижном ящичке, зубы. Человеческие, блестящие и идеальные, хоть сейчас вставляй в челюсть... Я закрываю ящичек, отвожу взгляд в сторону, и снова тяну за ручку. Внутри - молотый кофе с корицей и гвоздикой, как я люблю до сих пор. Мир меняется.

Там такие события - в порядке вещей, и к ним быстро привыкаешь. Привыкаешь настолько, что ни один кошмар в нынешнем воплощении меня уже не пугает, и испугать не может.

@темы: Путь, всякоразно

---

Зима приходит сквозняком по тесным стенам.
Снег проползает в сны змеей из белой пены,
С шипеньем лопнувших ремней на магистрали –
Мы верим, что придет весна. Потом. Едва ли…

Душа теснится между стен в темнице смысла,
И ранит перебором тем, шуршит страницей –
Подобно маятнику По, из темной дали
Со свистом рухнет лезвие твоей медали.

Стекло осколками хрустит под каблуками,
А ветер сдавленно хрипит про тьму с богами…
Лёд тает, вечною водой к земле струится.
Прости, неведомый Господь. Зима мне снится.

Она проходит на броне по стылым виллам,
Грозя костлявою рукой рабам-сивиллам,
И, грохнув в дощатую дверь святым прикладом,
Выводит осень на расстрел. Ведь так и надо?

Проснуться бы до февраля… До солнца в небе,
Пока не кончилась стезя – согреться мне бы,
И коченеющей рукой на льде темницы
Проплавить надпись: «Мы – весна. Зима лишь снится…»

@темы: поэзия, Путь, стихи, мое, лирика

---

Странное время, странные люди,
Странные мысли и чудеса,
Будущее - на серебряном блюде.
Что все, стесняясь, прячут глаза?..

Ты - отвернешься, тебя не осудят
Всё повидавшие небеса.
Дьявол таится в деталях, не в блуде,
В ветре, что носит тьмы голоса…

Странные вера, надежда, причастье -
Время течёт, осыпаясь землёй,
Лишь бы не рухнуло тихое счастье -
Тлеть, догорать, пеплом стать и золой…

Кто, человече, тебе ставит волю
Выше грядущего пламенных бурь?
Кто заливает тягучей смолою
Духа порывы и неба лазурь?

Странные выборы, странные судьбы,
Странные судьи и приговор -
Каждый себе выдирает дней зубы,
И передёргивает затвор…

@темы: поэзия, творчество, мое

---

Мы рождаемся, крепко сжав пальцы на горле костлявой старухи, и с годами лишь ослабляем хватку… Пока руки, дрожа, не отпустят костяной позвоночник, и Смерть, отдышавшись, не взмахнет остро отточенной косой, разделяя миг бытия и небытие, и даруя нам момент неизбывной свободы.
Иногда хочется стиснуть пальцы, сжать кулаки, и вцепиться зубами в эту неизбежность, в этот маленький участок заводи Великой Реки, где сходятся, петляя в ночном тумане, пути, и мерцает слабой путеводной звездой костерок у заброшенной переправы. Перевозчик оставил свой челн, и играет в орлянку с облезлой собакой, при взгляде на которую начинает казаться, что троится в глазах… Выигрывает пес, как ни странно.
Монетки сыпятся, сыпятся, обращаясь на лету в звезды, кометы, взрывающиеся солнца и огненные колеса неспешно вращающихся галактик, и гаснут в тишине под треск пламени…

Хочется бесконечно длить себя, уворачиваясь от летящего в глаза песка мгновений, проскальзывая между каменными глыбами болезней и немощей, режущими краями игл-потерь, и нежданно возникающими из пелены цепей долга из черного металла…
Хочется радоваться жизни. Хочется…
Но увороты от летящих напастей отнимают большую часть бытия, и наслаждение отходит на второй план, а потом и вовсе исчезает в наслоениях существования.
А песок все летит, и застит взор, и кажется, будто не будет ему конца. И огонь маяка почти не виден, и кажется, что еще - идти и идти; ан нет, вот песчаная буря стихает, как будто выключенная кем-то, и ее крыло проходит мимо, сквозь нас, оставляя чистый прозрачный воздух и крупные ночные созвездия. Время заканчивается.

Любое время однажды заканчивается, и наше не станет исключением. Как ни уворачивайся, как ни избегай тенет на ногах и руках - наступит момент, и ты разожмешь скрючившиеся пальцы. Раздастся свист клинка, насаженного на длинную рукоять, отполированную самой Вечностью, и…
… что-то закончится. Чтобы что-то началось.
Так всегда бывает. Завершай предыдущее действие, прежде чем начать следующее.
Не забывай о том, что Дао, выраженное словами, не есть истинное Дао. И Будда тоже прав. Даже если он - лев.

А где же тут надежда?
Вот она: я надеюсь, что песка в колбах часов, истекающим рваным временем, у нас всех достаточно, и перевозчик, проигравшийся облезлому Церберу в пух и прах, махнет рукой, оборачивающейся на лету крылом, и небеса, наконец, откроют нам себя.
Я верю в то, что мы здесь - не напрасны, как нелегко бы нам не приходилось…
И сколько бы беспамятство не длилось, домой прийти - прекрасно.

Мы все идем домой, уйдя оттуда по малолетству прошлому души и духа, и тяжек путь, слаба уже подпруга, и тянет кануть в ночь, где нет ни звука…
Мы - дойдем.

@темы: мое