читать дальшеПамять не сохранила самого момента оглашения приговора. Только нависшая, звенящая тишина вокруг. И немые картинки…
Лица, лица, искаженные злобой и ненавистью лица. Десятки, сотни, тысячи… возможно, их было меньше. Возможно, оно было всего одно. Перекошенное, бледное, с искаженными чертами, с приоткрытым ртом и безумными глазами.
О, черт, да это же его лицо! Такое безобразное, мерзкое, словно освещенное тусклой гологеновой лампой, подсвеченное снизу, выбеленное искусственным светом до неузнаваемости.
И руки… множество рук, тянущихся к нему, пытающихся ухватить, зацепить, вытащить на свой народный суд, изорвать в приступе ненависти.
Самих слов приговора он не помнил. Только руки, только десятки глаз, смотрящих с ненавистью, презрением, брезгливостью, яростью и страхом.
Они боялись. Почти все боялись. Ужасались тому, что он сделал едва ли не меньше, чем оглашенному приговору отправиться в экспедицию.
Да, его отправили в экспедицию. Нет, в Экспедицию, да. Только так, с большой буквы, давая слову собственную многогранную жизнь, только так и можно называть бесконечный полет в ничто, в никуда, в нигде.
Звуки вернулись к нему едва он покинул здание суда. Полицейский транспорт не нуждался в парковке, зависая над зданием суда в ожидании осужденного или необходимости накрыть весь периметр из станнеров.
Ни один полицейский не пытался снова сковать его наручниками, поторопить с посадкой или как-то иначе выказать свое расположение к нему.
Фактически, он был уже мертв. А к чему измываться над трупами на глазах собравшихся людей и прессы? Самый известный, самый коварный и самый неуловимый преступник века. Убийца, нелюдь, бездушный монстр.
Он посмел вмешаться в систему контроля за путешествиями, взломать исходный искин, программирующий все суда для длительных перелетов в космосе, и стереть программу. Одну единственную программу, пробуждающую путешествующих в глубоком анабиозе, если корабль сочтет повреждения чересчур огромными. При критической ситуации все спящие пробуждались корабельным искином, чтобы успеть насладиться последними минутами гибнущего в вакууме корабля. Те, кто мог бы никогда не понять, что умер, обязан был приходить в сознание за несколько минут до фатального сигнала судна, оповещающего о разгерметизации.
Ни один корабль не желал погибать один. Он дарил людям на борту последние уникальные минуты, картины звездного пространства за бортом, исчезающий воздух в трещинах и свистящие этим же воздухом разрывы корпуса. Корабль преподносил свою гибель со всеми возможными почестями, насаждая право быть сопричастным последним мгновениям стремительно уносящейся прочь жизни.
И он, Гебенс Раут, отнял у человечества этот волшебный миг осознания себя приговоренным к ужасной смерти от декомпрессии. Отнял возможность представить, ощутить, предположить и нарисовать в воображении свое замерзшее обезображенное тело, плывущее в бесконечном вакууме среди сонных звезд и планет.
Убийца, стерший элемент принятия решения из исходного искина, отвечающего за программирование будущих полетов на поиски пригодных для жизни планет.
Его планета умирала. Нет, она давно была мертва. И это жалкое подобие жизни, искусственное поддержание жизни в гниющем трупе больше всего напоминало Гебенсу гальванизацию. Мощный разряд электричества, пропущенный через нервные центры и узлы мертвеца, заставляли его двигаться, а в исключительных случаях даже выполнять несложные действия. Подергивающийся, открывший пустые глаза, холодный труп планеты взирал на последних жителей невидящим взглядом, отрешившись от всего происходящего.
И теперь он пополнил ряды приговоренных к Экспедиции в одну сторону. Скоро его накачают препаратами, уложат в узкий одноместный гроб с примитивными датчиками состояния, подведут трубки с питательной средой, впрыснут в кровь связующий эритроциты раствор, превращая жидкую алую массу внутри человека в вязкий розоватый раствор, позволяющий консервировать живое тело до момента разгерметизации, аварии, окончания топлива в реакторе или попадании астероида в небольшую шлюпку, в которой он полетит на поиски обитаемых миров.
Когда-то давно, когда планета еще только начала издыхать от бесконечного потребления ее ресурсов и благ, один из либералов в Парламенте предложил не кормить тысячи заключенных в тюрьмах и колониях, а отправлять их в таких вот примитивных капсулах в космос. К тому времени сами полеты уже давно не были затратными или энергоемкими, а вот продовольствие, питьевая вода и кислород на планете подходили к концу.
И в безвоздушном пространстве, поблескивая серебристыми боками, разлетелись тысячи капсул с приговоренными к смерти или длительным срокам заключения преступниками.
Либерал, конечно, успокоил общественность тем фактом, что установил на каждой шлюпке датчик окончания полета. При удачном стечении обстоятельств капсула с замороженным заключенным должна была опуститься на новую, пригодную для жизни, планету и отправить сигнал обратно домой, указав координаты и время в пути.
Сам пассажир обязательно приводился в сознание, получал сведения о новой планетке и мог попытаться наладить свою жизнь.
Вот только по неофициальным, зато весьма правдивым, данным ни одна капсула за десятки лет не достигла такой планеты. Либо вырабатывался ресурс топлива, либо случались аварии, либо серебристый гроб разносило случайными астероидами или кометами. Силового поля защиты, как и примитивного вооружения, капсулы не имели.
Каждый молчал о том, что такое Экспедиция. И каждый молчал о том, что это билет в один конец. Как каждый молчал и о том, что в тайне рад избавиться еще от одного потребителя скудеющих ресурсов агонизирующей планеты.
Сегодня террорист и изменник Раут пополнит ряды тех, кто улетал без надежды вернуться.
Он послушно выполнял все команды полицейских и врачей, не сопротивлялся при подготовке к анабиозу, даже сам пытался помочь в меру своих возможностей. Он был вежлив и нетороплив, улыбчив и спокоен.
Он, лишивший разумных людей последнего шанса уйти из жизни, осознавая это, собирался уснуть в анабиозной капсуле, думая о том, что наконец-то все вокруг него кончится.
Кончится забота о себе, кончится боль и страх, кончится осознание себя мелким и не оправдавшим чужих надежд. Кончится, наконец, это бесполезное, бесцветное существование между долгом явиться на никчемную работу и желанием увидеть во сне что-то радостное.
Скоро должно было кончится все. Воспоминания и надежды, медленная смерть среди себе подобных, боль от осознания происходящего с его миром, влачение себя самого от даты рождения до даты смерти. Теперь его дата была названа совершенно точно.
Он улыбался, чувствуя, как по венам растекается леденящий плоть подготовительный раствор…
Лица склонившихся над ним людей в бледно-голубых костюмах врачей и помощников расплывались, звуки становились глуше и отдалялись прочь, цвета блекли, теряя насыщенность.
И все-таки, как бы он ни убеждал себя в том, что готов, он испугался. В самый последний момент, когда черта уже была пройдена, когда возвращение стало невозможно далеким, невероятным, он испугался.
Он испугался, что его поступок обязательно отменят. Что программу пробуждения вернут, начав именно с его капсулы. Он безумно боялся проснуться, ощутив всю тщетность своих усилий.
Он проснулся.
Холод, текший по венам, и обращавший плоть в прозрачное стекло, звенящее от космических лучей, пронизывавших тонкую броню капсулы, сменился огненным жаром, пылавшим болью в каждом нерве. Боль стала центром его вселенной, и, накопив себя достаточно много, взорвала ее, разнеся осколки по темному ничто космоса…
- Откройте глаза, господин Гебенс, - голос звучал издалека, и казался отвратительно прекрасным. Именно так – прекрасным по звучанию, но отвратительным самим своим наличием. Говоривший был мужчиной, сильным и уверенным в свое силе. Ему не пришлось бы доказывать свое превосходство – он и так ощущал себя цельным и совершенным… - Приборы показывают, что вы пришли в себя.
- Пхе… Ффе.. – Раут попытался совладать с непослушными языком и губами. Глаза он по-прежнему не открывал – боялся. - Ххде аа?
- Кхм. Речевой аппарат не восстановился полностью… - задумчиво и отстраненно проговорил его невидимый собеседник. - Секунду, сейчас подействует препарат.
Короткое шипение, и становится легче.
Он попробовал разлепить склеившиеся веки, и на кожу брызгнула быстро испарившаяся жидкость. По глазам резанул нестерпимо яркий свет, и Гебенс снова зажмурился.
- Берегите зрение, господин Раут… Здесь очень яркое солнце, и надо немного привыкнуть к нему, - невидимый собеседник явно улыбнулся. – Вы на одной из планет Альфа Кнута, в трех сотнях световых лет от вашей родной планеты. Не удивляйтесь, вашу капсулу подобрал патрульный крейсер в глубоком космосе. Кто-то проложил курс так, что он пролегал в межгалактическое пространство, и только чистое везение и чистое знание помогли вас найти.
В голове теснились вопросы, и не до конца размороженные мозги плавились в попытке решить – что же из них важнее, и как спросить так, чтобы не выдать себя и своего невежества.
- К-какой сейчас г-год? – заикаясь, прошептал Гебенс, механически проглотив пряную жидкость из ткнувшейся ему в уголок рта трубки. – П-планета… Экспедиция…
Доктор помолчал, и ответил:
- Триста семидесятый…
Раут опешил, и распахнул глаза, чтобы сразу их зажмурить от сияния широкого окна, находившегося перед его лицом. Смутные тени неких механизмов, блестящие металлом, яркие цвета стен и потолка, черные простыни мягкой кушетки, на которой он лежал…
-… от Первого Старта, - его пожелавший остаться невидимым собеседник зашелестел чем-то, и Гебенс почувствовал, как в его руке оказался какой-то холодный предмет. Сжав пальцы, он ощупал маленькую, но точную модель капсулы, выполненную из легкого металла, с приваренным в хвостовой части кольцом. «Медальон?» - подумал он, держа украшение за крепление. - «Не может быть! Они нашли планету!»
- Именно. Нашли и умудрились выжить на ней, - голос его таинственного визави наполнился бархатистыми обертонами, и, казалось, проникал в душу. – Под светом двойного солнца, в бескрайней пустыне, на развалинах строений древнего забытого народа, павшего жертвой своих амбиций и рассыпавшегося в прах миллионы лет назад, когда человек еще только формировался как биологический вид, и умел только расшибать головы своих собратьев челюстью осла… Первые капсулы летели именно туда, откуда в свое время пришел сигнал старого маяка Погибших. Тот, кто программировал курс, не просчитался почти во всем.
- Кроме одного, – Гебенс протянул миниатюрную капсулу, конструкция которой так и не поменялась за четыре столетия, обратно. – Никто не подал сигнала.
Послышался шум, словно стекло скользнуло по металлической раме. Повеяло ветром, принесшим незнакомые запахи трав, растений и влаги, какие обычно бывают после дождя. Бывали когда-то, когда Планета еще жила, а не дергалась в посмертной агонии…
- Да. Первые десятилетия мы выживали, и осваивали богатое наследие Погибших. К сожалению, наши собратья по Экспедиции гибли в эти времена – хотя капсулы летят довольно медленно, все же годы и расстояния собирают свою жатву.
- Вы нашли корабли, - Раут зажмурился еще плотнее, чтобы прогнать сияющие и переливающиеся перед глазами круги, и подумал, что сбылись самые его сокровенные мечты, которые он лелеял с детства… - И спасли их?
- Не всех, к сожалению. И сильно жалели потом, что некоторых – спасли. Но – да, мы научились летать на чужих кораблях, а потом – и строить их. Генетические мастерские и клон-ванны позволили нам распространить человеческую расу на многие и многие планеты в десятках солнечных систем…
Он попробовал снова посмотреть на окружающий мир. Яркий, броский, немного аляповатый из-за изумрудной зелени и крупных незнакомых птиц за распахнутым окном… Собеседник Гебенса оказался крупным мужчиной неопределенного возраста – ему с успехом могло быть как пятьдесят, так и тридцать лет. Тронутые сединой волосы, тяжеловатые черты лица, выступающий вперед нос, крупный рот с полными губами – лицо некрасивое, но вызывает симпатию и доверие. И смутно знакомое. «Где-то я его видел» - подумал Раут, - «В библиотеке? Или…»
- В книге по истории, если, конечно, еще остались такие… - улыбнулся затянутый в бело-синий комбинезон мужчина. – Меня звали Анно Стерс.
- Вы предложили программу Экспедиции?! – Гебенс подскочил на кушетке, непроизвольно отодвигаясь от Анно, и подвывая от боли в мышцах. Тело недовольно отозвалось на резкие движения, и он был вынужден перетерпеть несколько ощутимых уколов в мышцы из вынырнувших откуда-то инъекторов. – Но это же было четыреста лет назад!
- Я – клон шестого поколения, с переносом полной памяти, - раздвинул губы в широкой ухмылке Стерс. – Бессмертие бывает и таким тоже, дорогой друг.
- Дьявол… - Раут окинул древнего политика, умудрившегося выжить и даже получить такой подарок судьбы, - так вот куда вы исчезли вскоре после начала реализации программы…
Тот кивнул, соглашаясь.
- Но зачем вам я? – задал давно беспокоивший его вопрос Гебенс, расслабляясь и пережидая покалывание в мышцах. – Если вы целенаправленно искали мою капсулу в космосе…
- Я был одним из первых, ты – стал последним. Все просто. Эпоха Планеты завершилась, теперь все в наших руках… - Стерс сжал ладонь, иллюстрируя свои слова. – Человечество выжило, несмотря на и даже вопреки всем своим усилиям, и самые яркие его представители – бунтари, искатели нового, вышедшие за грань – устремились к звездам, как семена одуванчика, несомые ветром…
- Да, черт побери! – с воодушевлением произнес Раут, сжимая кулаки почти в экстазе…
…И проснулся. В тесной капсуле верещала сирена предупреждающего сигнала, и мерзко несло немытым телом, аммиаком и согревающим раствором. Откуда-то несло горелым, а освещение приобрело красный оттенок, периодически помаргивая от перегрузок.
- Внимание! До разгерметизации осталось десять секунд! – проквакал динамик, висящий на тонких проводах рядом с ухом Гебенса. – Девять!... Хрррр… Семь!..
Раут заплакал, наблюдая за медленно вращающейся снаружи, за запотевшим обзорным иллюминатором, полуприкрытым отошедшей заслонкой, голубой планетой, по освещенному солнцем незнакомому боку которой медленно ползли вращающиеся спирали циклонов…
ноябрь 2014
Написано в соавторстве с Александрийская Рулетка, оригинал находится здесь.