Есть долг, честь и совесть. И кибервойска.
читать дальшеЯ проваливался внутрь образов, текущих в звуковых волнах. Качающиеся лодки проплывали мимо, брызгая лиловой светящейся водой на задранные вверх весла. Круги на воде, разорванные стрелами килевых следов, дробились отражениями многократно звездного неба, напоминая соцветия невозможных, нереальных в нашем мире цветов.
Потоки красок сливались воедино, не смешиваясь, но взаимно проникая градиентами перекрещивающихся струй. Слышалась музыка, неуловимая слухом и существующая только внутри сознания, погруженного в непредсказуемое пространство видений. Она дробилась бесцветным потоком невидимого водопада, рушась в бездну и растворяясь — спустя мгновение — в небытие.
Когда слияние красок и звуков достигло своего крещендо, я приготовился встретить финал, напрягаясь в бессмысленной попытке преодолеть вспышку сверхновой, поглощающую все и выжигающую все воспоминания. Хотя и знал, что бесполезно.
Я знал, что это уже было.
Всегда бесполезно пытаться противостоять этому потоку. Он стирает из памяти услышанное и увиденное здесь, внутри, оставляя только болезненное ощущение прикосновения к грандиозному и лежащему далеко за пределами понимания слабого человеческого разума.
Но я должен попытаться. Без особой надежды, на голом упорстве, ради принципа и из затаенной злости. Иногда это помогает преодолеть даже слепые и могущественные силы природы.
Нарастающий рев в ушах и слепящие вспышки света достигли невероятной степени синергии, когда нервные синапсы не выдерживают потока рвущейся по ним информации, перебрасывая ее в соседние цепи. Кто-то рядом хрипло втянул воздух пересохшими губами, со свистом и звуком, подобным шкворчанию куска мяса на раскаленной сковороде. Это мог быть я, это мог быть кто-то из группы. Или даже безмолвно стоящий за спиной надзиратель в серой униформе, вынужденный смотреть, безотрывно и безнадёжно, на то, как подергиваются в судорогах наслаждения и боли тела вверенных ему подопечных.
Скорее всего, это был я сам.
Мысль скользнула спокойно, неприметная на рвущей голову симфонии, возносящейся на недосягаемую высоту.
Я словно раздвоился. Один «я» был скован потоками цветозвука, растворяясь в нем без остатка, превратившись в безмолвный корчащийся придаток невероятного чуждого механизма. Другой же смотрел на все со стороны, без особого влечения к радужным сполохам и трескучему вою, оставаясь бесстрастным и логичным наблюдателем.
«Происходило ли подобное с другими… испытуемыми? — возник вопрос. Ему вторил другой: — Сохранится ли подобный эффект после того, как все закончится?»
Я жив, или я умру в последний момент сеанса подключения? «Я мыслю, следовательно, существую». Но если память о моем существовании будет стерта, и единственный свидетель моего появления на свет очнется с головной болью и амнезией — разве будет иметь значение, существовал ли я когда-либо?
Философские вопросы остались за бортом. Вокруг происходило нечто интересное. Время растянулось широкой резиновой лентой, и в густых течениях Потока стали заметны темные сгустки. Эти образования дрожали, прикованные якорями к невидимым отсюда причалам, и тросы, натянутые струнами, иногда не выдерживали. Отдельные пятна отрывались от пристаней, и почти моментально начинали разрушаться, отбрасывая в стороны черные точки обломков. Они размывались, сливаясь с потоком и, поглощенные, уносились прочь здешним метафизическим аналогом бурного течения.
Я с тревогой осмотрел собственный корабль. Неказистая на первый взгляд шлюпка, с носом, обшитым бронзовыми листами, и просмоленной до черноты древесиной бортов, была крепко заякорена шестью медными кольцами. Круг пристани, обрамлявший меня, размытой тенью колыхался вдали, но стальные синие тросы-многожилки, приваренные к мощным карабинам-зубаткам, держали крепко. Рывки гасились сразу же, и лодка гуляла из стороны в сторону, почти не просаживаясь под давлением бьющегося в борта течения.
«Лодка – я сам. Мое сознание. Те, кто держится рядом, и кто уже растворился и вырвался внутрь потока обломками — испытуемые. Тросы — связь с реальностью. Пристань — пластиковая кювета с гелем, в котором подрагивают наши тела», — сопоставление семантики прокинуло узкий мостик между увиденным, чувствуемым и воспринимаемым. Сегодня это была река. Завтра, возможно, окажется бескрайняя степь, захлестываемая стаями плотоядных муравьев, сжирающих все на своем пути, а вместо лодок представятся бронированные купола-крепости. Якоря станут полосами горящей огнесмеси, и момент, когда огнеметы замолкнут, станет последним для запертых в броне. А послезавтра… «А будет ли послезавтра?»
«Откуда ты знаешь, смерть это, забвение или просто потеря памяти?» — спросил я у себя. До финала оставалось всего ничего, но предсказать, когда именно время вернет свой бег, я не мог. И потому пользовался представившейся возможностью наблюдения, оценки и сохранения информации, как умел. — «И сколько раз ты сам переживал подобное?»
Я не знаю. Никто не знает.
Прикоснувшись к памяти меня-первого, вывшего от экстаза, с которым не сравнится даже секс под усилителем эмпатии, усиленным наркотическим эндорфиновым комплексом, я нащупал подробности. Знание. Мы были жертвами н алтаре. Поток сразу же показался мне Молохом, сжирающим поднесенные ему приношения, чтобы отрыгнуть наружу нечто важное для тех, кто поставлял ему угощение. «Отрыжка бога, который есть свет и звук».
Чистая информация. Возможно, Молох — инопланетная база данных, составленная на непонятных принципах индексирования и предназначенная для телепатически активных существ. Может быть — информационный зонд некоей высшей цивилизации, переживший тепловую смерть предыдущей Вселенной. Или даже живое существо, сформированное за границами известного мира, и выстроенного на основе той же информации.
Предположить можно все.
Правдой окажется либо самое невероятное, либо ничего.
«К черту все, — услышал я чей-то горячечный шепот, бьющийся в ушах, как толчки ветра. — Я ухожу. Не могу больше терпеть».
Еще одна лодка, дотоле надежно зажатая в тисках тросов, разом превратилась в скопище щепок и обломков металлического набора корпуса, слизнутого жадными языками бурлящего потока.
«Двести тринадцатый — все», — бесстрастный голос с металлическими нотками констатировал событие. Но в нем прорезалось и человеческое. Усталость и скрытая ненависть. — «Много сегодня. Уже двадцатый».
«Жди. Поток сильнее на тридцать процентов, — если я думал, что предыдущий человек был бесстрастен, хотя бы и поначалу, этот являл собой образец ледяного спокойствия. Расслабленные интонации, четкие паузы, границы слов воспринимались как каменные столбы по краям дороги, вымощенной плоскими булыжниками. — Планируемая продолжительность также увеличена. Сохраняйте спокойствие».
«Они срываются, — я почти видел, как надзиратель пожал плечами, обтянутыми серой тканью. Жаль, под зеркальными стеклами шлема не видно лица. Почему-то казалось, что он относительно молод и еще способен сопереживать кускам мяса, заключенным в пластиковые гробы и залитым гелем, как формы со студнем. — Может случиться каскад».
«Напоминаю про отсутствие сопереживания к участникам эксперимента, — второй не изменил интонаций и скорости речи, словно у него в доступности оставалось все время мира. — Подписанные регламенты три и восемь. Ваши показатели эмпатии повышаются. Наблюдатель группы три, после эксперимента вам назначена экспертиза и психопрофилирование».
Голоса замолкли, как отрезанные лопастью винта.
Я испытал укол сожаления. Наблюдатель вызвал у меня симпатию, и показался неплохим парнем. Жаль, что не встретимся.
«А сколько времени есть у меня?»
«Уже нисколько».
Через черные точки зрачков меня-первого, как через смотровые люки, я увидел расширяющуюся черную иглу вспышки. Инвертированная, она заливала все внутри тьмой. Возможно, так выглядит момент попадания в черную дыру и преодоления горизонта событий. Но, скорее всего, буйство красок и звуков ушло в те пределы частот излучения мозга, которые не воспринимаются людьми.
Вселенная проваливалась сама в себя, мир вокруг поглощал и переваривал свою основу, заглатывая каждую частицу виртуального пространства и превращая ее в темноту. Внутри сгустившейся черноты что-то ворочалось, и каждое движение этого неведомого великана, простертого, казалось, на сотни и тысячи парсек в межзвездной пустоте, вызывало все новые и новые вспышки. Суда, изменившиеся внешне, и нарастившие крылья, вырастившие двигатели и мощную броню, взрывались одно за другим. Люди гибли, растворяясь в вакууме потоками элементарных частиц. Фотоны тускнели и смещались в красную зону спектра. Дрожащее впереди существо протянуло невидимые щупальца и нащупывало свои жертвы, с каждой секундой делая это все лучше и лучше.
Если бы я только мог закрыть глаза.
Нет, не поможет.
Я в космическом корабле. Это не гоночная яхта, и не баржа. Простой и безыскусный грузовоз. Командирский пульт вынесен чуть вперед, на стойке консоли выцарапано бранное слово, и рядом выжжено сварочным пистолетом подобие герба. Я знаю, что там написано и помню внешний вид изображения. Стилизованные звезды и схема планетарной системы с тремя планетами. Вторая обведена кольцом.
Все, что я могу сделать — двинуть пальцами. До выступов маневровых рожков — миллиметры, но чтобы пройти их, требуются годы и столетия. Наконец, шершавые выступы поддаются, и грузовоз медленно рыскает в сторону. Внутри черепа лопается струна, обдавая все тело морозным холодом.
Возможно, это инсульт.
К черту. Если я умру, я умру сам, а не по воле того, что ворочается снаружи, пожирая летящих рядом со мной.
— Извлекайте, — надзиратель откинул забрало изолирующего шлема, и устало выдохнул. Облачко пара медленно осело вниз, и он вытер вспотевшее лицо перчаткой. НЕ по правилам, зато хотя бы станет чуть комфортнее. — Это последний.
Техники в белом кивнули круглыми шлемами — им, спустившимся с галереи, не положено было контактировать с атмосферой отсека. Инспектор и сам не имел права так делать, но ему можно. Все равно сотрут память, и продлят контракт. А технарям нельзя, их навыки памятезависимы. А утилизация — плохая замена амнезии.
Крышка с хрустом замерзших петель откинулась вверх.
Замеры температуры тела. Щупы проходят сквозь пружинящий гель. Норма.
— Норма? — от неожиданности голос техника дал петуха. Интонация сбилась на вопросительную. Кашлянув, он доложил верно: — Инспектор, он жив. Температура в норме.
— Излучение мозга имеется, — второй техник был опытнее, и уж точно не радовался увиденному. Эта группа была третьей на сегодня, и в предыдущих двух не выжил никто. Шесть сотен замерзших трупов вывезли в ледяную пещеру.
— Грузите его наверх, — с заметным облегчением выговорил надзиратель. И протер запотевшие изнутри стекла своего шлема, собираясь снова закрыть его.
«А говорят, случайностей не бывает», — подумал он.
Я открыл глаза. Надо мной светились разноцветные лампы, мигавшие в сложном рисунке, менявшемся с каждой секундой.
В памяти сохранилось все, что я видел, находясь внутри собственного разума.
Я выжил. Но, так вышло, что выжила та часть меня, которая смогла отстраниться и стать наблюдателем. Куда делось все остальное?
Потоки красок сливались воедино, не смешиваясь, но взаимно проникая градиентами перекрещивающихся струй. Слышалась музыка, неуловимая слухом и существующая только внутри сознания, погруженного в непредсказуемое пространство видений. Она дробилась бесцветным потоком невидимого водопада, рушась в бездну и растворяясь — спустя мгновение — в небытие.
Когда слияние красок и звуков достигло своего крещендо, я приготовился встретить финал, напрягаясь в бессмысленной попытке преодолеть вспышку сверхновой, поглощающую все и выжигающую все воспоминания. Хотя и знал, что бесполезно.
Я знал, что это уже было.
Всегда бесполезно пытаться противостоять этому потоку. Он стирает из памяти услышанное и увиденное здесь, внутри, оставляя только болезненное ощущение прикосновения к грандиозному и лежащему далеко за пределами понимания слабого человеческого разума.
Но я должен попытаться. Без особой надежды, на голом упорстве, ради принципа и из затаенной злости. Иногда это помогает преодолеть даже слепые и могущественные силы природы.
Нарастающий рев в ушах и слепящие вспышки света достигли невероятной степени синергии, когда нервные синапсы не выдерживают потока рвущейся по ним информации, перебрасывая ее в соседние цепи. Кто-то рядом хрипло втянул воздух пересохшими губами, со свистом и звуком, подобным шкворчанию куска мяса на раскаленной сковороде. Это мог быть я, это мог быть кто-то из группы. Или даже безмолвно стоящий за спиной надзиратель в серой униформе, вынужденный смотреть, безотрывно и безнадёжно, на то, как подергиваются в судорогах наслаждения и боли тела вверенных ему подопечных.
Скорее всего, это был я сам.
Мысль скользнула спокойно, неприметная на рвущей голову симфонии, возносящейся на недосягаемую высоту.
Я словно раздвоился. Один «я» был скован потоками цветозвука, растворяясь в нем без остатка, превратившись в безмолвный корчащийся придаток невероятного чуждого механизма. Другой же смотрел на все со стороны, без особого влечения к радужным сполохам и трескучему вою, оставаясь бесстрастным и логичным наблюдателем.
«Происходило ли подобное с другими… испытуемыми? — возник вопрос. Ему вторил другой: — Сохранится ли подобный эффект после того, как все закончится?»
Я жив, или я умру в последний момент сеанса подключения? «Я мыслю, следовательно, существую». Но если память о моем существовании будет стерта, и единственный свидетель моего появления на свет очнется с головной болью и амнезией — разве будет иметь значение, существовал ли я когда-либо?
Философские вопросы остались за бортом. Вокруг происходило нечто интересное. Время растянулось широкой резиновой лентой, и в густых течениях Потока стали заметны темные сгустки. Эти образования дрожали, прикованные якорями к невидимым отсюда причалам, и тросы, натянутые струнами, иногда не выдерживали. Отдельные пятна отрывались от пристаней, и почти моментально начинали разрушаться, отбрасывая в стороны черные точки обломков. Они размывались, сливаясь с потоком и, поглощенные, уносились прочь здешним метафизическим аналогом бурного течения.
Я с тревогой осмотрел собственный корабль. Неказистая на первый взгляд шлюпка, с носом, обшитым бронзовыми листами, и просмоленной до черноты древесиной бортов, была крепко заякорена шестью медными кольцами. Круг пристани, обрамлявший меня, размытой тенью колыхался вдали, но стальные синие тросы-многожилки, приваренные к мощным карабинам-зубаткам, держали крепко. Рывки гасились сразу же, и лодка гуляла из стороны в сторону, почти не просаживаясь под давлением бьющегося в борта течения.
«Лодка – я сам. Мое сознание. Те, кто держится рядом, и кто уже растворился и вырвался внутрь потока обломками — испытуемые. Тросы — связь с реальностью. Пристань — пластиковая кювета с гелем, в котором подрагивают наши тела», — сопоставление семантики прокинуло узкий мостик между увиденным, чувствуемым и воспринимаемым. Сегодня это была река. Завтра, возможно, окажется бескрайняя степь, захлестываемая стаями плотоядных муравьев, сжирающих все на своем пути, а вместо лодок представятся бронированные купола-крепости. Якоря станут полосами горящей огнесмеси, и момент, когда огнеметы замолкнут, станет последним для запертых в броне. А послезавтра… «А будет ли послезавтра?»
«Откуда ты знаешь, смерть это, забвение или просто потеря памяти?» — спросил я у себя. До финала оставалось всего ничего, но предсказать, когда именно время вернет свой бег, я не мог. И потому пользовался представившейся возможностью наблюдения, оценки и сохранения информации, как умел. — «И сколько раз ты сам переживал подобное?»
Я не знаю. Никто не знает.
Прикоснувшись к памяти меня-первого, вывшего от экстаза, с которым не сравнится даже секс под усилителем эмпатии, усиленным наркотическим эндорфиновым комплексом, я нащупал подробности. Знание. Мы были жертвами н алтаре. Поток сразу же показался мне Молохом, сжирающим поднесенные ему приношения, чтобы отрыгнуть наружу нечто важное для тех, кто поставлял ему угощение. «Отрыжка бога, который есть свет и звук».
Чистая информация. Возможно, Молох — инопланетная база данных, составленная на непонятных принципах индексирования и предназначенная для телепатически активных существ. Может быть — информационный зонд некоей высшей цивилизации, переживший тепловую смерть предыдущей Вселенной. Или даже живое существо, сформированное за границами известного мира, и выстроенного на основе той же информации.
Предположить можно все.
Правдой окажется либо самое невероятное, либо ничего.
«К черту все, — услышал я чей-то горячечный шепот, бьющийся в ушах, как толчки ветра. — Я ухожу. Не могу больше терпеть».
Еще одна лодка, дотоле надежно зажатая в тисках тросов, разом превратилась в скопище щепок и обломков металлического набора корпуса, слизнутого жадными языками бурлящего потока.
«Двести тринадцатый — все», — бесстрастный голос с металлическими нотками констатировал событие. Но в нем прорезалось и человеческое. Усталость и скрытая ненависть. — «Много сегодня. Уже двадцатый».
«Жди. Поток сильнее на тридцать процентов, — если я думал, что предыдущий человек был бесстрастен, хотя бы и поначалу, этот являл собой образец ледяного спокойствия. Расслабленные интонации, четкие паузы, границы слов воспринимались как каменные столбы по краям дороги, вымощенной плоскими булыжниками. — Планируемая продолжительность также увеличена. Сохраняйте спокойствие».
«Они срываются, — я почти видел, как надзиратель пожал плечами, обтянутыми серой тканью. Жаль, под зеркальными стеклами шлема не видно лица. Почему-то казалось, что он относительно молод и еще способен сопереживать кускам мяса, заключенным в пластиковые гробы и залитым гелем, как формы со студнем. — Может случиться каскад».
«Напоминаю про отсутствие сопереживания к участникам эксперимента, — второй не изменил интонаций и скорости речи, словно у него в доступности оставалось все время мира. — Подписанные регламенты три и восемь. Ваши показатели эмпатии повышаются. Наблюдатель группы три, после эксперимента вам назначена экспертиза и психопрофилирование».
Голоса замолкли, как отрезанные лопастью винта.
Я испытал укол сожаления. Наблюдатель вызвал у меня симпатию, и показался неплохим парнем. Жаль, что не встретимся.
«А сколько времени есть у меня?»
«Уже нисколько».
Через черные точки зрачков меня-первого, как через смотровые люки, я увидел расширяющуюся черную иглу вспышки. Инвертированная, она заливала все внутри тьмой. Возможно, так выглядит момент попадания в черную дыру и преодоления горизонта событий. Но, скорее всего, буйство красок и звуков ушло в те пределы частот излучения мозга, которые не воспринимаются людьми.
Вселенная проваливалась сама в себя, мир вокруг поглощал и переваривал свою основу, заглатывая каждую частицу виртуального пространства и превращая ее в темноту. Внутри сгустившейся черноты что-то ворочалось, и каждое движение этого неведомого великана, простертого, казалось, на сотни и тысячи парсек в межзвездной пустоте, вызывало все новые и новые вспышки. Суда, изменившиеся внешне, и нарастившие крылья, вырастившие двигатели и мощную броню, взрывались одно за другим. Люди гибли, растворяясь в вакууме потоками элементарных частиц. Фотоны тускнели и смещались в красную зону спектра. Дрожащее впереди существо протянуло невидимые щупальца и нащупывало свои жертвы, с каждой секундой делая это все лучше и лучше.
Если бы я только мог закрыть глаза.
Нет, не поможет.
Я в космическом корабле. Это не гоночная яхта, и не баржа. Простой и безыскусный грузовоз. Командирский пульт вынесен чуть вперед, на стойке консоли выцарапано бранное слово, и рядом выжжено сварочным пистолетом подобие герба. Я знаю, что там написано и помню внешний вид изображения. Стилизованные звезды и схема планетарной системы с тремя планетами. Вторая обведена кольцом.
Все, что я могу сделать — двинуть пальцами. До выступов маневровых рожков — миллиметры, но чтобы пройти их, требуются годы и столетия. Наконец, шершавые выступы поддаются, и грузовоз медленно рыскает в сторону. Внутри черепа лопается струна, обдавая все тело морозным холодом.
Возможно, это инсульт.
К черту. Если я умру, я умру сам, а не по воле того, что ворочается снаружи, пожирая летящих рядом со мной.
— Извлекайте, — надзиратель откинул забрало изолирующего шлема, и устало выдохнул. Облачко пара медленно осело вниз, и он вытер вспотевшее лицо перчаткой. НЕ по правилам, зато хотя бы станет чуть комфортнее. — Это последний.
Техники в белом кивнули круглыми шлемами — им, спустившимся с галереи, не положено было контактировать с атмосферой отсека. Инспектор и сам не имел права так делать, но ему можно. Все равно сотрут память, и продлят контракт. А технарям нельзя, их навыки памятезависимы. А утилизация — плохая замена амнезии.
Крышка с хрустом замерзших петель откинулась вверх.
Замеры температуры тела. Щупы проходят сквозь пружинящий гель. Норма.
— Норма? — от неожиданности голос техника дал петуха. Интонация сбилась на вопросительную. Кашлянув, он доложил верно: — Инспектор, он жив. Температура в норме.
— Излучение мозга имеется, — второй техник был опытнее, и уж точно не радовался увиденному. Эта группа была третьей на сегодня, и в предыдущих двух не выжил никто. Шесть сотен замерзших трупов вывезли в ледяную пещеру.
— Грузите его наверх, — с заметным облегчением выговорил надзиратель. И протер запотевшие изнутри стекла своего шлема, собираясь снова закрыть его.
«А говорят, случайностей не бывает», — подумал он.
Я открыл глаза. Надо мной светились разноцветные лампы, мигавшие в сложном рисунке, менявшемся с каждой секундой.
В памяти сохранилось все, что я видел, находясь внутри собственного разума.
Я выжил. Но, так вышло, что выжила та часть меня, которая смогла отстраниться и стать наблюдателем. Куда делось все остальное?
@темы: творчество, проза, мое
