Есть долг, честь и совесть. И кибервойска.
читать дальшеПраво на одиночество является одним из исторически неотъемлемых прав всех жителей Соединенных Атлантических штатов, и наше правительство приложит все усилия, чтобы поддержать его безмерно. Даже если это приведет к нарушению всех остальных, менее значимых прав.
Дж.Дж. Картер-Лавуазье, 21-й потомственный Президент САШ, Параллель-С1618, локальный год 1964.
Кто из нас менее одинок, нежели человек, затерянный в толпе ему подобных? Чьи руки трепещут в ожидании прикосновений, но никогда не получают их? Кому можно доверить свой драгоценный светоч разума, как пресловутый факел, с коим Диоген разгуливал по улицам, пытаясь найти человека счастливого?
Эммануэль Кантэ, мать троих детей, 1818 год, Кеннигтайн, Параллель-Ф1800
Сегодня я бы хотел поговорить с вами об одиночестве. не о том слабом его подобии, которому мы подвергаемся долгими зимними вечерами в натопленном доме у озера, куда мы выехали отдохнуть от городской суеты. Не об ощущении себя в темноте и холоде заброшенного барака на окраине рабочего поселка Третьего Кольца. И не о понимании, что в этом мире очень мало людей, способных понять нас хоть как-то…
Все это – тоже одиночество.
Но настоящее одиночество начинается с понимания, что тебя никто не ждет.
Бедный рабочий, тратящий дневной заработок на бутылку дешевого пойла в забегаловке Нижнего города, успешный – внешне, лишь внешне! – служитель одной из крупных конгрегаций, спускающий последние дукаты в сомнительном заведении «Танцующие Ивы», что на пересечении Тридцатой и Лоуренс-авеню, и глава Службы Надзора, ночи напролет проводящий с дымящимся кувшином грога на столе и пистолетом у виска… Все они одиноки.
Я хотел бы верить, что вас никогда не коснется эта проклятая печать, друзья мои! Ведь нет ничего отвратительнее, чем полное, постылое, гнусное и унылое одиночество. В окружении верных друзей, повторяющих заезженные слова, старых книг, медленно обращающихся в труху усилиями книгожорки, коллекции вин, ставших уксусом от веяния всемогущего времени…
Именно тогда человек по-настоящему понимает, что он – не центр Вселенной, отнюдь. Скорее, песчинка в ее отлаженном механизме, вращающаяся в лабиринте шестерен жизней, и выталкиваемая центробежными силами в пустоту и тьму…
Вы когда-нибудь это ощущали?
Хоть кто-нибудь?
Вижу, что – может быть. Но не задумывались о том, сбегая в паутину повседневных дели рутинных действий.
Тут сложно удержаться – у этого берега Вечности, простите за каламбур, очень скользкие склоны.
Но все же…
Представим на секунду ,что мы смогли преодолеть страх перед бездной, всматривающейся в нас, и сами взглянули в нее. Что можно рассмотреть в ее чреве? Благо…
Одиночество – это и величайшее благо на свете. Когда еще мы можем остаться сами собой, поделиться с нами же затаенным и спрятанным в глубине души? Когда еще можно не скрывать чувств, не стесняться слез, не требовать от мира благосклонности?
Президент Картер был прав в своей инаугурационной речи, ставя эту свободу выше всех прочих. Но он забывал, что ее крайне сложно достичь, и еще сложнее удержать… Видимо, потому и закончил свои дни в одиночной камере Бостонского Мемориала Президентов, в фамильной усыпальнице.
Одиночество – это и зло, и благо. И награда, и наказание. И счастье, и тяжелейшее испытание.
Не дай вам Всевышний насладиться им сполна. Кто знает, что расскажет вам Бездна?
Из лекции д-ра философии Спенсера в Центре Дариана Кеннеди, посвященной трехсотлетию психологии.
Спенсер откашлялся, и сплюнул в тяжелые свинцовые воды Потомака. Плевок летел медленно, пружиня о воздушные течения, обтекавшие быки Моста Линкольна, вознесшегося на трехсотфутовую высоту. Наконец острое зрение доктора зафиксировало соприкосновение комочка слюны, успевшего замерзнуть во время полета, и тонкой ледяной корки, сковавшей реку прошлой ночью. Хотелось курить, но огонек сигареты выдал бы его с головой – в полуночной тьме, разгоняемой только редкими фонарями на опорах моста, ярко-алая трепещущая точка наблюдалась с нескольких миль.
Машины, которую он ждал, вжавшись в промерзший закуток технологической ниши, все не было. Черный «континент» с номерами Северной Преории и двумя белыми полосами по бокам задерживался, срывая график операции. «Еще полчаса, и можно смело бросаться головой вниз, прямо в этой вонючий Потомак, чтоб его крокодилы загадили… - осторожно прогревая заледеневшие пальцы, доктор поменял нагревательные элементы в одежде, и с наслаждением укутался в потеплевшую ткань. – Машины нет, связи нет, оптика у полицейских такая, что волоски на комариных тестикулах посчитать можно… Слава богам и демонам этого мира, что здесь не додумались до тепловизора! А уж плазменное оружие и силовые поля аборигенам не видать никогда. Они даже в космос не выберутся. Не успеют».
Спасаясь от холода, доктор перебирал в памяти события последних месяцев, и тихонько вздыхал. Группа Полковника с момента прихода туда Спенсера в очередной раз изменила стратегию и тактику работы. Такие смены направления развития случались, если верить записям, каждые несколько лет. С чем они связывались, увы, низовому персоналу не докладывали. Приходилось мириться, перекраивать отработанные схемы, терять ценнейших агентов, выслушивать очередную «оценку лояльности» из уст Полковника или его зама, и молчать. А еще - думать, анализировать, сопоставлять. И запоминать.
У въезда на мост послышался звук громко тарахтящего двигателя. Здесь применяли странную схему ДВС, работающего на спиртово-масляной смеси. Экологично, дешево, но очень громко и слишком маломощно. Машины напоминали плод кровосмесительной фантазии дизайнера первых танков и кубиста-мазохиста: огромные, квадратные, с шинами низкого давления. Ни одной изогнутой линии, но зато обилие хрома, никелировки и бронзовых украшений, придававших автомобилям сходство с каретами времен Ренессанса.
Почти невидимый в темноте «континент», скрипя рессорами и чихая мотором, выполз из-за опоры спустя долгую минуту. Получил в двигатель три «гремлина» с наведением на тепло, чихнул, дернулся и затих. Водитель тщетно терзал ключ зажигания в попытке оживить омертвевший двигатель, но тот отзывался только унылым скрежетом вставшего в распор железа валов и шестерней.
Доктор задействовал вторую тройку микроракет, пронзивших сталь и дерево салона. Внутри немедленно заклубился туман наркотической взвеси, погружавшей человека в глубокий сон без сновидений. «А еще она не вызывает головной боли, привыкания, приводит пациента в состояние повышенной внушаемости…» - Спенсер бесшумно вдохнул морозный воздух, и метнулся к машине так быстро, как мог. – «Только на кой? Все равно… Потом в отработку… Заботиться о трупах? Пфе!»
Широкие двери сзади распахнулись, выпуская наружу клубы «Спокойной ночи», запах дорогого табака, вина и парфюма. Мощное тело, отягощенное обильными жировыми отложениями, упакованными в натуральные ткани и меховую шубу из чего-то вроде песца, даже не пошевелилось, выводя сочные рулады красным с прожилками носом. «Алкоголик, гурман, один из богатейших людей континента», - Спенсер, увязывая непослушного контрагента в тюк для транспортировки, чертыхнулся. – «Вот боров. Фунтов четыреста, наверное. Двести кило… Хряк молочный, твою кавалерию! Морской министр, неограниченное влияние, необходима постобработка и низвержение. Использовать осторожно – негипнабелен».
Вытащив на покрытие моста сверток, топорщащийся снаружи мехом шубы, документами с грифами «сов. секретно» и «ты этого даже не видел», картами и сигарницей, доктор схватился за спину и тихо крякнул. Сейчас не хватало только потянутых сухожилий. Уколовшись в кармане об одноразовый инъектор стима, Спенсер присел, тихонько вздыхая, у ржавых балок ограждения, разделяющих проезжую часть и текущую где-то внизу реку. Темнота в глазах рассеялась, и он почувствовал прилив бодрости. Сейчас можно было пробежать хоть марафонскую дистанцию с тремя такими тюками за спиной, и только слегка запыхаться. Зверски хотелось курить.
Доктор одним движением взвалил морского министра на плечи, вскочил на шершавые от ржавчины балки, и радостно захохотал в ночную холодную тьму. «Черт, кажется я перепутал иголки…» - подумал Спенсер, спрыгивая вперед, и чуть вправо, навстречу льду, стылой воде, и ощущению полета. Ему было хорошо.
В портал он вошел некрасиво, зацепив самый край. Молочно-белый плоский круг, имевший, как могло показаться стороннему наблюдателю, только два измерения, раскрылся под углом к траектории прыжка. Курс исправить не представлялось возможным, и с потерей куска шубы, да и жировой прослойки своей цели доктор был готов смириться…
…Он ударился головой о сварной титановый профиль приемного отделения третьей базы, и ошарашено замычал. Дальнейшее память сохранила обрывками – выстрел из пневматического ружья, мир начинает вращаться, лицо какого-то военного в новенькой форме со знаками отличия Римской Империи, наплывающее со словами «Quid hic agis, servus?»…
Полковник потом передавал поздравления, и устами своего зама долго извинялся за неласковый прием. Целых две фразы: «Солдат, ты говно. Но продуктивное говно!»
Спенсер тщательно запомнил лицо офицера, и отметил провести поиск по новооткрытым Параллелям с ранней точкой ветвления. Интересный мир…
Но насколько все хреново в Сети, если приходится импортировать солдат и офицеров из таких жестоких и примитивных линий?
Доктор проснулся, оглядел стандартные апартаменты, добрался, пошатываясь, до булькающего фильтром диспенсера, и долго пил воду. Потом он сел на пол, опираясь спиной в потной майке на пластик водяного хранилища, и тихонько заплакал. Он ненавидел одиночество. Особенно – такое.
Дж.Дж. Картер-Лавуазье, 21-й потомственный Президент САШ, Параллель-С1618, локальный год 1964.
Кто из нас менее одинок, нежели человек, затерянный в толпе ему подобных? Чьи руки трепещут в ожидании прикосновений, но никогда не получают их? Кому можно доверить свой драгоценный светоч разума, как пресловутый факел, с коим Диоген разгуливал по улицам, пытаясь найти человека счастливого?
Эммануэль Кантэ, мать троих детей, 1818 год, Кеннигтайн, Параллель-Ф1800
Сегодня я бы хотел поговорить с вами об одиночестве. не о том слабом его подобии, которому мы подвергаемся долгими зимними вечерами в натопленном доме у озера, куда мы выехали отдохнуть от городской суеты. Не об ощущении себя в темноте и холоде заброшенного барака на окраине рабочего поселка Третьего Кольца. И не о понимании, что в этом мире очень мало людей, способных понять нас хоть как-то…
Все это – тоже одиночество.
Но настоящее одиночество начинается с понимания, что тебя никто не ждет.
Бедный рабочий, тратящий дневной заработок на бутылку дешевого пойла в забегаловке Нижнего города, успешный – внешне, лишь внешне! – служитель одной из крупных конгрегаций, спускающий последние дукаты в сомнительном заведении «Танцующие Ивы», что на пересечении Тридцатой и Лоуренс-авеню, и глава Службы Надзора, ночи напролет проводящий с дымящимся кувшином грога на столе и пистолетом у виска… Все они одиноки.
Я хотел бы верить, что вас никогда не коснется эта проклятая печать, друзья мои! Ведь нет ничего отвратительнее, чем полное, постылое, гнусное и унылое одиночество. В окружении верных друзей, повторяющих заезженные слова, старых книг, медленно обращающихся в труху усилиями книгожорки, коллекции вин, ставших уксусом от веяния всемогущего времени…
Именно тогда человек по-настоящему понимает, что он – не центр Вселенной, отнюдь. Скорее, песчинка в ее отлаженном механизме, вращающаяся в лабиринте шестерен жизней, и выталкиваемая центробежными силами в пустоту и тьму…
Вы когда-нибудь это ощущали?
Хоть кто-нибудь?
Вижу, что – может быть. Но не задумывались о том, сбегая в паутину повседневных дели рутинных действий.
Тут сложно удержаться – у этого берега Вечности, простите за каламбур, очень скользкие склоны.
Но все же…
Представим на секунду ,что мы смогли преодолеть страх перед бездной, всматривающейся в нас, и сами взглянули в нее. Что можно рассмотреть в ее чреве? Благо…
Одиночество – это и величайшее благо на свете. Когда еще мы можем остаться сами собой, поделиться с нами же затаенным и спрятанным в глубине души? Когда еще можно не скрывать чувств, не стесняться слез, не требовать от мира благосклонности?
Президент Картер был прав в своей инаугурационной речи, ставя эту свободу выше всех прочих. Но он забывал, что ее крайне сложно достичь, и еще сложнее удержать… Видимо, потому и закончил свои дни в одиночной камере Бостонского Мемориала Президентов, в фамильной усыпальнице.
Одиночество – это и зло, и благо. И награда, и наказание. И счастье, и тяжелейшее испытание.
Не дай вам Всевышний насладиться им сполна. Кто знает, что расскажет вам Бездна?
Из лекции д-ра философии Спенсера в Центре Дариана Кеннеди, посвященной трехсотлетию психологии.
Спенсер откашлялся, и сплюнул в тяжелые свинцовые воды Потомака. Плевок летел медленно, пружиня о воздушные течения, обтекавшие быки Моста Линкольна, вознесшегося на трехсотфутовую высоту. Наконец острое зрение доктора зафиксировало соприкосновение комочка слюны, успевшего замерзнуть во время полета, и тонкой ледяной корки, сковавшей реку прошлой ночью. Хотелось курить, но огонек сигареты выдал бы его с головой – в полуночной тьме, разгоняемой только редкими фонарями на опорах моста, ярко-алая трепещущая точка наблюдалась с нескольких миль.
Машины, которую он ждал, вжавшись в промерзший закуток технологической ниши, все не было. Черный «континент» с номерами Северной Преории и двумя белыми полосами по бокам задерживался, срывая график операции. «Еще полчаса, и можно смело бросаться головой вниз, прямо в этой вонючий Потомак, чтоб его крокодилы загадили… - осторожно прогревая заледеневшие пальцы, доктор поменял нагревательные элементы в одежде, и с наслаждением укутался в потеплевшую ткань. – Машины нет, связи нет, оптика у полицейских такая, что волоски на комариных тестикулах посчитать можно… Слава богам и демонам этого мира, что здесь не додумались до тепловизора! А уж плазменное оружие и силовые поля аборигенам не видать никогда. Они даже в космос не выберутся. Не успеют».
Спасаясь от холода, доктор перебирал в памяти события последних месяцев, и тихонько вздыхал. Группа Полковника с момента прихода туда Спенсера в очередной раз изменила стратегию и тактику работы. Такие смены направления развития случались, если верить записям, каждые несколько лет. С чем они связывались, увы, низовому персоналу не докладывали. Приходилось мириться, перекраивать отработанные схемы, терять ценнейших агентов, выслушивать очередную «оценку лояльности» из уст Полковника или его зама, и молчать. А еще - думать, анализировать, сопоставлять. И запоминать.
У въезда на мост послышался звук громко тарахтящего двигателя. Здесь применяли странную схему ДВС, работающего на спиртово-масляной смеси. Экологично, дешево, но очень громко и слишком маломощно. Машины напоминали плод кровосмесительной фантазии дизайнера первых танков и кубиста-мазохиста: огромные, квадратные, с шинами низкого давления. Ни одной изогнутой линии, но зато обилие хрома, никелировки и бронзовых украшений, придававших автомобилям сходство с каретами времен Ренессанса.
Почти невидимый в темноте «континент», скрипя рессорами и чихая мотором, выполз из-за опоры спустя долгую минуту. Получил в двигатель три «гремлина» с наведением на тепло, чихнул, дернулся и затих. Водитель тщетно терзал ключ зажигания в попытке оживить омертвевший двигатель, но тот отзывался только унылым скрежетом вставшего в распор железа валов и шестерней.
Доктор задействовал вторую тройку микроракет, пронзивших сталь и дерево салона. Внутри немедленно заклубился туман наркотической взвеси, погружавшей человека в глубокий сон без сновидений. «А еще она не вызывает головной боли, привыкания, приводит пациента в состояние повышенной внушаемости…» - Спенсер бесшумно вдохнул морозный воздух, и метнулся к машине так быстро, как мог. – «Только на кой? Все равно… Потом в отработку… Заботиться о трупах? Пфе!»
Широкие двери сзади распахнулись, выпуская наружу клубы «Спокойной ночи», запах дорогого табака, вина и парфюма. Мощное тело, отягощенное обильными жировыми отложениями, упакованными в натуральные ткани и меховую шубу из чего-то вроде песца, даже не пошевелилось, выводя сочные рулады красным с прожилками носом. «Алкоголик, гурман, один из богатейших людей континента», - Спенсер, увязывая непослушного контрагента в тюк для транспортировки, чертыхнулся. – «Вот боров. Фунтов четыреста, наверное. Двести кило… Хряк молочный, твою кавалерию! Морской министр, неограниченное влияние, необходима постобработка и низвержение. Использовать осторожно – негипнабелен».
Вытащив на покрытие моста сверток, топорщащийся снаружи мехом шубы, документами с грифами «сов. секретно» и «ты этого даже не видел», картами и сигарницей, доктор схватился за спину и тихо крякнул. Сейчас не хватало только потянутых сухожилий. Уколовшись в кармане об одноразовый инъектор стима, Спенсер присел, тихонько вздыхая, у ржавых балок ограждения, разделяющих проезжую часть и текущую где-то внизу реку. Темнота в глазах рассеялась, и он почувствовал прилив бодрости. Сейчас можно было пробежать хоть марафонскую дистанцию с тремя такими тюками за спиной, и только слегка запыхаться. Зверски хотелось курить.
Доктор одним движением взвалил морского министра на плечи, вскочил на шершавые от ржавчины балки, и радостно захохотал в ночную холодную тьму. «Черт, кажется я перепутал иголки…» - подумал Спенсер, спрыгивая вперед, и чуть вправо, навстречу льду, стылой воде, и ощущению полета. Ему было хорошо.
В портал он вошел некрасиво, зацепив самый край. Молочно-белый плоский круг, имевший, как могло показаться стороннему наблюдателю, только два измерения, раскрылся под углом к траектории прыжка. Курс исправить не представлялось возможным, и с потерей куска шубы, да и жировой прослойки своей цели доктор был готов смириться…
…Он ударился головой о сварной титановый профиль приемного отделения третьей базы, и ошарашено замычал. Дальнейшее память сохранила обрывками – выстрел из пневматического ружья, мир начинает вращаться, лицо какого-то военного в новенькой форме со знаками отличия Римской Империи, наплывающее со словами «Quid hic agis, servus?»…
Полковник потом передавал поздравления, и устами своего зама долго извинялся за неласковый прием. Целых две фразы: «Солдат, ты говно. Но продуктивное говно!»
Спенсер тщательно запомнил лицо офицера, и отметил провести поиск по новооткрытым Параллелям с ранней точкой ветвления. Интересный мир…
Но насколько все хреново в Сети, если приходится импортировать солдат и офицеров из таких жестоких и примитивных линий?
Доктор проснулся, оглядел стандартные апартаменты, добрался, пошатываясь, до булькающего фильтром диспенсера, и долго пил воду. Потом он сел на пол, опираясь спиной в потной майке на пластик водяного хранилища, и тихонько заплакал. Он ненавидел одиночество. Особенно – такое.
@темы: творчество, проза, мое, Доктор Спенсер
-
-
19.12.2014 в 21:27-
-
19.12.2014 в 21:30-
-
19.12.2014 в 21:42-
-
19.12.2014 в 21:45За сим подписываюсь, Сэйтир. Жертву обещаю в рамках разумного, доброго, вечного. Проще говоря, текстами, вином и цветами... Кровь только куриная, и то по особым заявкам. Ячмень, солод - приветствуются)
-
-
19.12.2014 в 21:51-
-
19.12.2014 в 21:54-
-
19.12.2014 в 21:58-
-
19.12.2014 в 22:02После объявления и слов. Ну, предложение сделано, что уж теперь...
Есть у меня склонность к излишней риторике не по делу, да(
-
-
19.12.2014 в 22:14задолбал, чесно слово, сначала говорить, отом думать.
-
-
19.12.2014 в 22:17Спокойной ночи, солнце мое.