Есть долг, честь и совесть. И кибервойска.
читать дальшеЕсли бы дело было только в творчестве.
Фиолетовое море выглядело спокойным. Волны, перекатывавшиеся ленивыми валами, гордо несли шапки белой пены и светились изнутри массой планктона, сиявшей, словно звезды. Скопления мельчайших частиц слипались в туманности и образовывали целые галактики. Казалось, зачерпни пригоршню, и в ладони будет плавать целая Вселенная…
Но это было не так. Стоило извлечь морскую воду наружу, как она превращалась в обычную жидкость, прозрачную и чистую, быстро испарявшуюся на свету. Никакой загадки и таинственности, просто влага. С растворенными в ней солями, немного более плотная, чем питьевая вода, но больше никаких отличий. Ее можно было пить, в отличие от океанской, но жажду она не утоляла.
Нос корабля тяжело зарылся в ударившую его плотную массу волны, и судно содрогнулось. По шпангоутам прошла дрожь, ощутимая даже в глубине трюма, но экипаж не обратил на это никакого внимания. Только некоторые пассажиры вздрогнули и начали озираться по сторонам, ища источник звукового удара. Гулкий, словно звук гигантского барабана, он пронесся по коридорам и каютам, неся невыраженную тревогу и тоску.
Путешествие началось. И этот гул свидетельствовал об успешном выходе из гавани. Если бы не запрет находиться на палубе в этот момент, то, оглянувшись назад, можно было бы заметить устремленный в морские просторы сверкающий раскаленной иглой свет Маяка. А навстречу ему из-за горизонта едва заметно протягивался луч такой же белой башни, находившейся в порту назначения.
Небо, затянутое жемчужно-серыми облаками, не пропускало ни единого кванта света солнца, лун и звезд. Тучи сами светились внутренним глубоким светом, достаточным, чтобы с открытой шторкой иллюминатора читать крупный шрифт или разглядывать карту глубин. Корабль словно завис на тугой натянутой и ходящей горбами волн фиолетовой атласной простыне, под которой играли невидимые звери, сплетаясь многосотметровыми телами то ли в схватке, то ли в любовной горячке.
Следующий удар будет означать, что судно входит в порт назначения.
Если он будет, конечно.
Выходя в странствие по фиолетовому морю, никто, включая капитана, не мог сказать, удастся ли достигнуть цели. Или, выйдя в точку координат лоции, обнаружить только все те же лиловые волны, белую пену и жемчуг туч, налившийся штормовой синевой.
Маяк мог погаснуть, мог изменить свое положение в пространстве, мог внезапно растроиться или раздвоиться. Но, пока в корму светил огненный луч оставшейся дома Башни, всегда можно было вернуться назад. Домой.
Хуже, если гасли оба луча. Тогда навигатор, обычно счастливо проводивший вахты за прочитыванием книг корабельной библиотеки или иным убивающим время занятием, начинал отрабатывать свое немалое жалование. И никто ему не завидовал, наблюдая за растущими темными пятнами пота на белом мундире. Все знали нерушимый закон: если пропали оба Маяка, остается всего двенадцать часов, чтобы найти новый луч. В противном случае — смерть.
Или нечто похуже смерти.
Забвение?
Никто не знал, куда деваются суда, выпавшие из сети маяков и приводных лучей. Никто и никогда не находил даже кормовой доски или носовой фигуры, выполненных из легких и прочных плавучих материалов специально для опознания сгинувших в море кораблей. Никто не обнаруживал и эмергентных плотов, или спасательных шлюпок, бессильно покачивающих на волнах.
Двенадцать часов, по истечении которых можно забыть о жизни, и готовиться к посмертию согласно заветам своей религии.
Моряков фиолетового моря уважали и боялись во всех портах, особенно внутренних. Их белые мундиры притягивали взгляд, выделяясь в серых и черных кителях торговых и военных экипажей. Вдалеке от открытых вод их даже считали ангелами или демонами — как повезет с верованиями в этой местности.
Но все они были людьми. Чуть лучше остальных, потому что откровенная подлость, могущая сойти с рук в обычных рейсах закрытых морей, в открытом море каралась сразу же. И общепринятый на всех землях обычай «прогулки по доске» казался наказуемым райской мечтой: их выбрасывали за борт голыми и избитыми. Фиолетовые волны глотали жертву сразу, не давая ей шанса. И больше никто ничего не слышал о казненных.
Это и еще некоторые факты и привели к созданию запрета на нахождение пассажиров и экипажа на палубе во время рейса. За исключением служебной или судовой надобности, разумеется.
Только никто в здравом уме и без необходимости этот запрет и не нарушал. Было что-то неправильное в воздухе снаружи, от чего сдвигалось сознание, и хотелось сделать шаг в бездну, лениво плещущую за бортом. Прямо в сверканье созвездий и галактик, вращающихся в глубине.
Раствориться в великом Нигде.
Навигатор, держащий в руке кружку с горячим какао, облизнул губы. Свежайший круассан с сырно-ореховой начинкой, лежащий перед ним, манил и превещал невиданное наслаждение. Лейтенант бросил взгляд на экраны, расположенные слева и справа соответственно, на которых фиксировались два круга с дрожащей иглой-лучом. Левый был красным, правый — синим. Порт отбытия и порт прибытия. Начало и конец пути. Альфа и…
«Мать твою!» — пропал красный круг.
Кружка хряснулась об палубу, разлетаясь осколками и коричневой коричной волной шоколада.
«Ну пиздец», — замигал и рассыпался синими блестками синий круг. Только голубая точка в его середине светилась какое-то время, и навигатор, не замечая, что по его подбородку течет кровь из прокушенной губы, гипнотизировал ее взглядом. — «Только не уходи, только не исчезай! Пожалуйста! Прошу тебя… Всеми богами, и Митрой, и Азраилом…»
Он не был религиозен, сменив вместе с судном и командой десятки портов приписки. За внешне молодой внешностью скрывался опыт, которого хватило бы на десяток сухопутных жизней, и лейтенант знал: есть моменты, когда молиться начинают даже сугубо оторванные от социума атеисты и деифобы.
Это был его случай. Его и еще тех трех с небольшим сотен человек, которые были заперты за прочными белыми бортами корабля.
— Джонс! — голос капитана прорезал тишину, установившуюся на мостике, как вибропила прорезает керамику брони. — Приводной луч!
— Так точно, сэр! — Джонс проглотил круассан, не жуя, едва не подавившись. — Ищу!
— Двенадцать часов, — снизив громкость, зловеще сказал кэп. — Но ты у меня пройдешь по доске через одиннадцать с половиной.
— Понял, сэр, — сквозь зубы прошипел навигатор, вскрывая рабочее место. Пленочные клавиатуры и сенсорные панели развернулись с хрустом и шуршанием, немедленно прорастая разноцветными разноуровневыми отметками, линиями и точками промеров глубин и результатов работы эхолота. — Ищу, сэр.
От обиды на глаза наворачивались слезы. Он так хотел после рейса провести несколько месяцев где-нибудь подальше от берега, желательно — в горах. Пока «Корону Станции» ставят в сухой док, а команду распускают на отдых, можно было успеть многое… «Но, хрен мне, а не горы и снег», — подумал Джонс, вглядываясь до рези в глазах в разноцветье отметок. Остывающие останки лучей уже рассыпались блеклыми крапинками на черном фоне, сливаясь с крупными узлами сгустков волн.
Выходов было два.
Оставаться на месте и пытаться вычислить точки, откуда раньше били приводы. Или двигаться вперед, надеясь на то, что корабль просто попал в неудачное сгущение пространства, которое гасит сигналы маяков.
Весь вопрос в том, существуют ли башни до сих пор, или вместо них — пустые скалы, лишенные даже признаков жизни. Так тоже случалось.
«Поймать привод другого порта», — подумал Джонс, доставая из-за пазухи портсигар с короткими сигариллами, набитыми смесью табака и нескольких очень интересных травок. В обычном режиме это тянуло на преступление, и наказывалось принудительной детоксикацией после показательно порки на верхней палубе. Но сейчас все собравшиеся на мостике просто сделали вид, что не замечают ни сизого дыма, ни характерного запаха, чаще всего осязаемого в портовых забегаловках на земле.
То, что навигатор сейчас пытается нашарить для них всех счастливый билетик, случайно выпавший из шляпы фокусника в бурю, понимал каждый. И молчал, делая свое дело.
Джонс все сильнее проваливался внутрь карт, ощущая липкие прикосновения волокон и сгустков морского бентоса. Звезды вспыхивали и гасли, меняя цвета и вращаясь вокруг, разворачиваясь знакомыми туманностями и созвездиями, облаками межзвездного газа и скоплениями холодных голубых светил. Планеты-беглецы, черные дыры провалов в метрике, квазары и пульсары — все будто знакомое, но конфигурация не та. Все немного не так. Чуть-чуть разнится…
И эта разница была смертельной.
— Полный вперед! — решился Джонс. Он ощутил, как перехватывает горло, и сипло повторил, как полагалось по кодексу: — Полный вперед…
Тот редкий случай, когда навигатор имеет право отмены капитанского приказа.
Тот редкий случай, когда капитан становится простым пассажиром, и только рулевой на пару с навигатором остаются единственными членами экипажа, способными вести корабль. Один из них видит. Второй исполняет приказы.
— Лево тридцать, — тихо прошептал Джонс, ощущая легкое противодействие справа. Словно упругая пленка прогибалась, не желая впускать судно. Или выпускать? — Лево сорок! Пятьдесят!
— Принято, — рулевой протянул все четыре руки, фиксируя огромное бронзовое колесо штурвала, и медленно потянул рукояти. На нижних руках вздулись мышцы, форма облепила их, грозя лопнуть. Верхние конечности были металлическими, и только слегка искрили в местах сочленений. — Есть лево, пятьдесят, полный.
На правом экране вспыхнула синевой точка.
Одна-единственная.
В самом центре.
— Форсаж, — навигатор, капитан и рулевой выдохнули это одновременно.
Бронзовые колеса с визгом провернулись, когда рукояти судового телеграфа, дымясь, встали в крайнее положение. По корпусу судна прошла волна дрожи, отдающейся в зубах и костях, вызывающая боль и ужас.
— Есть форсаж, — рулевой не обращал внимания на то, что верхняя левая рука переломилась в суставе, и удерживал дрожащий штурвал что было сил. — Есть, с-с-с-с, форсаж… пятьдесят пять, пятьдесят, пятьдесят!
— Держи пятьдесят, — Джонс не видел экранов, он ощущал пространство вокруг себя, словно на нем был водолазный костюм, а над ним — двести кабельтовых морской воды. — Еще немного…
— Есть, — кэп уверенно перебросил рукоять телеграфа, и выдохнул матерное: — сучий потрох…
Джонс невидяще поднял глаза от своих карт. По его лицу текли струйки крови, так бывало от перенапряжения. Он чуял, что прозрачная пленка ослабела. Но было что-то еще, что вызывало беспокойство.
Порт не тот.
Маяк не наш.
К черту.
Точка не обрастала кругом. Она просто была, и корабль шел по лучу, но сигнала Маяка не возникло. Словно там, на далеком берегу, работала только вечная и почти неуязвимая техника, но не было никого, кто мог бы ею управлять.
«Мы прибудем, — ощутил облегчение навигатор, — но вот куда?»
Фиолетовое море выглядело спокойным. Волны, перекатывавшиеся ленивыми валами, гордо несли шапки белой пены и светились изнутри массой планктона, сиявшей, словно звезды. Скопления мельчайших частиц слипались в туманности и образовывали целые галактики. Казалось, зачерпни пригоршню, и в ладони будет плавать целая Вселенная…
Но это было не так. Стоило извлечь морскую воду наружу, как она превращалась в обычную жидкость, прозрачную и чистую, быстро испарявшуюся на свету. Никакой загадки и таинственности, просто влага. С растворенными в ней солями, немного более плотная, чем питьевая вода, но больше никаких отличий. Ее можно было пить, в отличие от океанской, но жажду она не утоляла.
Нос корабля тяжело зарылся в ударившую его плотную массу волны, и судно содрогнулось. По шпангоутам прошла дрожь, ощутимая даже в глубине трюма, но экипаж не обратил на это никакого внимания. Только некоторые пассажиры вздрогнули и начали озираться по сторонам, ища источник звукового удара. Гулкий, словно звук гигантского барабана, он пронесся по коридорам и каютам, неся невыраженную тревогу и тоску.
Путешествие началось. И этот гул свидетельствовал об успешном выходе из гавани. Если бы не запрет находиться на палубе в этот момент, то, оглянувшись назад, можно было бы заметить устремленный в морские просторы сверкающий раскаленной иглой свет Маяка. А навстречу ему из-за горизонта едва заметно протягивался луч такой же белой башни, находившейся в порту назначения.
Небо, затянутое жемчужно-серыми облаками, не пропускало ни единого кванта света солнца, лун и звезд. Тучи сами светились внутренним глубоким светом, достаточным, чтобы с открытой шторкой иллюминатора читать крупный шрифт или разглядывать карту глубин. Корабль словно завис на тугой натянутой и ходящей горбами волн фиолетовой атласной простыне, под которой играли невидимые звери, сплетаясь многосотметровыми телами то ли в схватке, то ли в любовной горячке.
Следующий удар будет означать, что судно входит в порт назначения.
Если он будет, конечно.
Выходя в странствие по фиолетовому морю, никто, включая капитана, не мог сказать, удастся ли достигнуть цели. Или, выйдя в точку координат лоции, обнаружить только все те же лиловые волны, белую пену и жемчуг туч, налившийся штормовой синевой.
Маяк мог погаснуть, мог изменить свое положение в пространстве, мог внезапно растроиться или раздвоиться. Но, пока в корму светил огненный луч оставшейся дома Башни, всегда можно было вернуться назад. Домой.
Хуже, если гасли оба луча. Тогда навигатор, обычно счастливо проводивший вахты за прочитыванием книг корабельной библиотеки или иным убивающим время занятием, начинал отрабатывать свое немалое жалование. И никто ему не завидовал, наблюдая за растущими темными пятнами пота на белом мундире. Все знали нерушимый закон: если пропали оба Маяка, остается всего двенадцать часов, чтобы найти новый луч. В противном случае — смерть.
Или нечто похуже смерти.
Забвение?
Никто не знал, куда деваются суда, выпавшие из сети маяков и приводных лучей. Никто и никогда не находил даже кормовой доски или носовой фигуры, выполненных из легких и прочных плавучих материалов специально для опознания сгинувших в море кораблей. Никто не обнаруживал и эмергентных плотов, или спасательных шлюпок, бессильно покачивающих на волнах.
Двенадцать часов, по истечении которых можно забыть о жизни, и готовиться к посмертию согласно заветам своей религии.
Моряков фиолетового моря уважали и боялись во всех портах, особенно внутренних. Их белые мундиры притягивали взгляд, выделяясь в серых и черных кителях торговых и военных экипажей. Вдалеке от открытых вод их даже считали ангелами или демонами — как повезет с верованиями в этой местности.
Но все они были людьми. Чуть лучше остальных, потому что откровенная подлость, могущая сойти с рук в обычных рейсах закрытых морей, в открытом море каралась сразу же. И общепринятый на всех землях обычай «прогулки по доске» казался наказуемым райской мечтой: их выбрасывали за борт голыми и избитыми. Фиолетовые волны глотали жертву сразу, не давая ей шанса. И больше никто ничего не слышал о казненных.
Это и еще некоторые факты и привели к созданию запрета на нахождение пассажиров и экипажа на палубе во время рейса. За исключением служебной или судовой надобности, разумеется.
Только никто в здравом уме и без необходимости этот запрет и не нарушал. Было что-то неправильное в воздухе снаружи, от чего сдвигалось сознание, и хотелось сделать шаг в бездну, лениво плещущую за бортом. Прямо в сверканье созвездий и галактик, вращающихся в глубине.
Раствориться в великом Нигде.
Навигатор, держащий в руке кружку с горячим какао, облизнул губы. Свежайший круассан с сырно-ореховой начинкой, лежащий перед ним, манил и превещал невиданное наслаждение. Лейтенант бросил взгляд на экраны, расположенные слева и справа соответственно, на которых фиксировались два круга с дрожащей иглой-лучом. Левый был красным, правый — синим. Порт отбытия и порт прибытия. Начало и конец пути. Альфа и…
«Мать твою!» — пропал красный круг.
Кружка хряснулась об палубу, разлетаясь осколками и коричневой коричной волной шоколада.
«Ну пиздец», — замигал и рассыпался синими блестками синий круг. Только голубая точка в его середине светилась какое-то время, и навигатор, не замечая, что по его подбородку течет кровь из прокушенной губы, гипнотизировал ее взглядом. — «Только не уходи, только не исчезай! Пожалуйста! Прошу тебя… Всеми богами, и Митрой, и Азраилом…»
Он не был религиозен, сменив вместе с судном и командой десятки портов приписки. За внешне молодой внешностью скрывался опыт, которого хватило бы на десяток сухопутных жизней, и лейтенант знал: есть моменты, когда молиться начинают даже сугубо оторванные от социума атеисты и деифобы.
Это был его случай. Его и еще тех трех с небольшим сотен человек, которые были заперты за прочными белыми бортами корабля.
— Джонс! — голос капитана прорезал тишину, установившуюся на мостике, как вибропила прорезает керамику брони. — Приводной луч!
— Так точно, сэр! — Джонс проглотил круассан, не жуя, едва не подавившись. — Ищу!
— Двенадцать часов, — снизив громкость, зловеще сказал кэп. — Но ты у меня пройдешь по доске через одиннадцать с половиной.
— Понял, сэр, — сквозь зубы прошипел навигатор, вскрывая рабочее место. Пленочные клавиатуры и сенсорные панели развернулись с хрустом и шуршанием, немедленно прорастая разноцветными разноуровневыми отметками, линиями и точками промеров глубин и результатов работы эхолота. — Ищу, сэр.
От обиды на глаза наворачивались слезы. Он так хотел после рейса провести несколько месяцев где-нибудь подальше от берега, желательно — в горах. Пока «Корону Станции» ставят в сухой док, а команду распускают на отдых, можно было успеть многое… «Но, хрен мне, а не горы и снег», — подумал Джонс, вглядываясь до рези в глазах в разноцветье отметок. Остывающие останки лучей уже рассыпались блеклыми крапинками на черном фоне, сливаясь с крупными узлами сгустков волн.
Выходов было два.
Оставаться на месте и пытаться вычислить точки, откуда раньше били приводы. Или двигаться вперед, надеясь на то, что корабль просто попал в неудачное сгущение пространства, которое гасит сигналы маяков.
Весь вопрос в том, существуют ли башни до сих пор, или вместо них — пустые скалы, лишенные даже признаков жизни. Так тоже случалось.
«Поймать привод другого порта», — подумал Джонс, доставая из-за пазухи портсигар с короткими сигариллами, набитыми смесью табака и нескольких очень интересных травок. В обычном режиме это тянуло на преступление, и наказывалось принудительной детоксикацией после показательно порки на верхней палубе. Но сейчас все собравшиеся на мостике просто сделали вид, что не замечают ни сизого дыма, ни характерного запаха, чаще всего осязаемого в портовых забегаловках на земле.
То, что навигатор сейчас пытается нашарить для них всех счастливый билетик, случайно выпавший из шляпы фокусника в бурю, понимал каждый. И молчал, делая свое дело.
Джонс все сильнее проваливался внутрь карт, ощущая липкие прикосновения волокон и сгустков морского бентоса. Звезды вспыхивали и гасли, меняя цвета и вращаясь вокруг, разворачиваясь знакомыми туманностями и созвездиями, облаками межзвездного газа и скоплениями холодных голубых светил. Планеты-беглецы, черные дыры провалов в метрике, квазары и пульсары — все будто знакомое, но конфигурация не та. Все немного не так. Чуть-чуть разнится…
И эта разница была смертельной.
— Полный вперед! — решился Джонс. Он ощутил, как перехватывает горло, и сипло повторил, как полагалось по кодексу: — Полный вперед…
Тот редкий случай, когда навигатор имеет право отмены капитанского приказа.
Тот редкий случай, когда капитан становится простым пассажиром, и только рулевой на пару с навигатором остаются единственными членами экипажа, способными вести корабль. Один из них видит. Второй исполняет приказы.
— Лево тридцать, — тихо прошептал Джонс, ощущая легкое противодействие справа. Словно упругая пленка прогибалась, не желая впускать судно. Или выпускать? — Лево сорок! Пятьдесят!
— Принято, — рулевой протянул все четыре руки, фиксируя огромное бронзовое колесо штурвала, и медленно потянул рукояти. На нижних руках вздулись мышцы, форма облепила их, грозя лопнуть. Верхние конечности были металлическими, и только слегка искрили в местах сочленений. — Есть лево, пятьдесят, полный.
На правом экране вспыхнула синевой точка.
Одна-единственная.
В самом центре.
— Форсаж, — навигатор, капитан и рулевой выдохнули это одновременно.
Бронзовые колеса с визгом провернулись, когда рукояти судового телеграфа, дымясь, встали в крайнее положение. По корпусу судна прошла волна дрожи, отдающейся в зубах и костях, вызывающая боль и ужас.
— Есть форсаж, — рулевой не обращал внимания на то, что верхняя левая рука переломилась в суставе, и удерживал дрожащий штурвал что было сил. — Есть, с-с-с-с, форсаж… пятьдесят пять, пятьдесят, пятьдесят!
— Держи пятьдесят, — Джонс не видел экранов, он ощущал пространство вокруг себя, словно на нем был водолазный костюм, а над ним — двести кабельтовых морской воды. — Еще немного…
— Есть, — кэп уверенно перебросил рукоять телеграфа, и выдохнул матерное: — сучий потрох…
Джонс невидяще поднял глаза от своих карт. По его лицу текли струйки крови, так бывало от перенапряжения. Он чуял, что прозрачная пленка ослабела. Но было что-то еще, что вызывало беспокойство.
Порт не тот.
Маяк не наш.
К черту.
Точка не обрастала кругом. Она просто была, и корабль шел по лучу, но сигнала Маяка не возникло. Словно там, на далеком берегу, работала только вечная и почти неуязвимая техника, но не было никого, кто мог бы ею управлять.
«Мы прибудем, — ощутил облегчение навигатор, — но вот куда?»