Сколько предложено времени для того, чтобы стать лучше?
Ответ — нисколько. У нас нет времени. И мы умудряемся тратить его зря, как не удивительно…
— Хватит философствовать, — он поморщился, стирая с экрана строки.
Черные символы погибали один за другим, стираемые безжалостным курсором. Слова пропадали, словно льдинки в кипятке, гибли предложения. Абзац за абзацем исчезали, истаивая в кислоте ненависти создателя к своему творению.
«Остановись!» — кричало все внутри него. — «Не делай этого!»
«Это моя жизнь, — подумал автор, безучастно наблюдая за тем, как текст растворялся в небытие. — Моя. Я над ней властен, и больше никто. В конце концов, если не я, то кто?»
Было в этом что-то необычное. Притягательное. Одно дело — лично сорвать с мольберта холст с мазками краски, изрезав его ножом и втоптав в пыльную грязь. И совсем другое — легким движением пальца, вонзившегося в клавишу, уничтожать целый мир.
Белый — цвет скорби. Траура. Смерти.
В восточной культуре. На Западе все наоборот: чистота, непорочность. Цвет снега, цвет начала и новых надежд на светлое, — «мать его!» — будущее.
— Может быть, ты все-таки остановишься? — раздавшийся за плечом голос заставил вздрогнуть. Но палец оставался на клавише, и деструкция продолжалась. — Послушай, это необязательно делать вот так. Не сейчас. Ты ведь закончил текст… Просто оставь его. Пусть отлежится, немного дойдет в тишине файлового хранилища. Потом ты поправишь его так, как захочешь.
— Не поправлю, — ответил автор. Он уже решился, что еще? «К черту подробности». — Ты знаешь, что не поправлю. Нечего править…
— Может, ты хотя бы обернешься? — тихо, почти неслышно прошептал стоявший за спинкой кресла. — Посмотришь на меня… Ты создал мир, и сейчас его убиваешь. Когда мы поняли, что происходит, было слишком поздно. Единственное, что получилось — послать меня к тебе.
— Мне нечего ответить тебе, — автор опустил голову ниже, чувствуя себя неуютно. «Какой, к дьяволу, мир? Картонная действительность, списанная с книжек Берроуза и Лавкрафта». Стыдиться было чего — вторичности, самоцитирования, прямого плагиата… Но никак не уничтожения того, что не способно жить. — Я делаю это, потому что понял: я написал говно. Просто говнище. Даже Магистр Пейран, в которого вложено столько сил — кусок картона, списанный с ведущего радиошоу.
— Магистр действительно был примитивен, — невидимый собеседник вздохнул, и хрустнул пальцами. Нервничает? Возможно. — Потому мы убрали его. Сейчас Совет возглавляет Никанор Младший, философ из Брсздо. Помнишь монастырь из первой части? Он вошел во двор, когда герои покидали убежище, и долго смотрел им вслед, обдумывая очередной фундаментальный труд. Он его написал, между прочим, благодаря тебе.
— Мне плевать.
— А мне нет. Никанор обосновал вторичность нашего мира, и его зависимость от тебя, автор. Прошу, оставь в покое текст. Дай нам выжить. Мы уже живы…
— Мне плевать… Ты — глюк. Галлюцинация. Я всего лишь сошел с ума.
— Нет. Ты — Создатель, пусть всего лишь одного мира. Но он живой, и ты его убиваешь.
— Я написал много книг, — автор тряхнул головой, словно отгоняя муху. — И некоторые оказались даже лучше «Мира Вайгара». По крайней мере, так говорят.
— Осталось совсем немного… Прошу от лица всех жителей Вайгара, остановись. Сними палец с клавиши. Дай нам выжить…
— Нет.
— Времени не осталось, — в голосе были и боль, и сожаление, и ненависть. Они причудливо смешались воедино, создавая тягучий коктейль, трещащий и пылающий. — Что ж… Такова воля Создателя. Но напоследок скажу: подумай. Может, твой родной мир, твоя жизнь — это тоже чей-то черновик? И скоро его автор точно так же опустит палец, щупальце или тяж на клавишу, сенсор или тумблер, стирая тебя и твою жизнь…
— Я — настоящий. Я…
Голос исчез. Даже если обернуться — никого не было. Только облачко серой пыли витало в воздухе, оседая вниз. Взгляд, брошенный на экран, подтверждал — осталось меньше трети. Вайгар умирал, и скоро канет в прошлое вместе со всеми интригами, Советом, магами и технологами.
«Надо передохнуть», — палец устал и саднил. Автор встал, оторвавшись от стирания и остановив деструкцию. Он подошел к окну, и уставился в туманное утро. Контуры домов были размыты и серы. Телевизионная вышка, маячившая на горизонте, была почти не видна. —«Стоп. Что за херня?»
Вышки не было. Привычная с детства, она всегда была там, а сейчас исчезла. Вместо нее оказалось просто пустое место. И торговый центр… Здание из стекла и бетона замерцало серебром, и растворилось в тумане.
«Твою же мать…»
Страх. Беспомощность. Запоздалые и бесполезные гнев и ненависть.
«Карма? Но ее нет».
Автор содрогнулся, словно получив удар под дых. Он отвернулся от окна, чтобы не видеть, как исчезают в подступившем тумане здания, одно за другим, словно…
«Словно слова, предложения и абзацы в тексте, — понял он. — Как будто кто-то стирает неудачный файл, строку за строкой. Как и я…»
Мир растворялся, заменяемый туманом. Показавшийся его Творцу бесполезным, ненужным и даже вредным…