вторник, 12 июля 2022 в 09:41

Пишет Александрийская Рулетка:

понедельник, 11 июля 2022 в 15:08

Пишет Вук Задунайский:

понедельник, 11 июля 2022 в 12:17

Пишет *Anwen*:

четверг, 07 июля 2022 в 19:22

Пишет -Шельма-:

www.avito.ru/moskva/koshki/kotiki_ottuda_244538... Большинство щемяще-декоративные, изнеженные, с диванов, совершенно не приспособленные для жизни в руинах. У них ввалившиеся щеки и упрек в глазах. Мы не оправдали их доверия. Я собираюсь туда съездить, привезти пару пакетов корма, ну и вообще посмотреть как там что. Отпишусь по результату. Трехцветную на седьмом фото уже берут. Это хорошо. UPD: Пожалуйста, сделайте перепост. Я почитала-посмотрела, котиков везут, животных много, волонтеры выбиваются из сил. Нужна помощь. Не обязательно деньгами. Нужны корма и лекарства. Вот их телеграм t.me/kotovo247

@темы: репост

---

четверг, 12 мая 2022 в 09:49

Пишет Александрийская Рулетка:

четверг, 12 мая 2022 в 00:08

Пишет Мюнхлер:

Надеюсь, что не нарушаю никаких правил соо
Думаю, многие знают ksan, ветеринара с дневников, она ещё переехала на свой собственный сайт и продолжала писать там.
Сегодня у неё сгорел дом со всеми документами/вещами/сбережениями, подробности тут.

Люди скидываются деньгами, помогают вещами, той же едой для животных и т.д. Если у вас есть возможность/желание ей помочь, реквизиты здесь.

Апд.

Номер карты

4276160980569843 Сбербанк

И небольшие новости от ksan

@темы: репост

---

Стирая черновики

Сколько предложено времени для того, чтобы стать лучше?

Ответ — нисколько. У нас нет времени. И мы умудряемся тратить его зря, как не удивительно…

— Хватит философствовать, — он поморщился, стирая с экрана строки.

Черные символы погибали один за другим, стираемые безжалостным курсором. Слова пропадали, словно льдинки в кипятке, гибли предложения. Абзац за абзацем исчезали, истаивая в кислоте ненависти создателя к своему творению.

«Остановись!» — кричало все внутри него. — «Не делай этого!»

«Это моя жизнь, — подумал автор, безучастно наблюдая за тем, как текст растворялся в небытие. — Моя. Я над ней властен, и больше никто. В конце концов, если не я, то кто?»

Было в этом что-то необычное. Притягательное. Одно дело — лично сорвать с мольберта холст с мазками краски, изрезав его ножом и втоптав в пыльную грязь. И совсем другое — легким движением пальца, вонзившегося в клавишу, уничтожать целый мир.

Белый — цвет скорби. Траура. Смерти.

В восточной культуре. На Западе все наоборот: чистота, непорочность. Цвет снега, цвет начала и новых надежд на светлое, — «мать его!» — будущее.

— Может быть, ты все-таки остановишься? — раздавшийся за плечом голос заставил вздрогнуть. Но палец оставался на клавише, и деструкция продолжалась. — Послушай, это необязательно делать вот так. Не сейчас. Ты ведь закончил текст… Просто оставь его. Пусть отлежится, немного дойдет в тишине файлового хранилища. Потом ты поправишь его так, как захочешь.

— Не поправлю, — ответил автор. Он уже решился, что еще? «К черту подробности». — Ты знаешь, что не поправлю. Нечего править…

— Может, ты хотя бы обернешься? — тихо, почти неслышно прошептал стоявший за спинкой кресла. — Посмотришь на меня… Ты создал мир, и сейчас его убиваешь. Когда мы поняли, что происходит, было слишком поздно. Единственное, что получилось — послать меня к тебе.

— Мне нечего ответить тебе, — автор опустил голову ниже, чувствуя себя неуютно. «Какой, к дьяволу, мир? Картонная действительность, списанная с книжек Берроуза и Лавкрафта». Стыдиться было чего — вторичности, самоцитирования, прямого плагиата… Но никак не уничтожения того, что не способно жить. — Я делаю это, потому что понял: я написал говно. Просто говнище. Даже Магистр Пейран, в которого вложено столько сил — кусок картона, списанный с ведущего радиошоу.

— Магистр действительно был примитивен, — невидимый собеседник вздохнул, и хрустнул пальцами. Нервничает? Возможно. — Потому мы убрали его. Сейчас Совет возглавляет Никанор Младший, философ из Брсздо. Помнишь монастырь из первой части? Он вошел во двор, когда герои покидали убежище, и долго смотрел им вслед, обдумывая очередной фундаментальный труд. Он его написал, между прочим, благодаря тебе.

— Мне плевать.

— А мне нет. Никанор обосновал вторичность нашего мира, и его зависимость от тебя, автор. Прошу, оставь в покое текст. Дай нам выжить. Мы уже живы…

— Мне плевать… Ты — глюк. Галлюцинация. Я всего лишь сошел с ума.

— Нет. Ты — Создатель, пусть всего лишь одного мира. Но он живой, и ты его убиваешь.

— Я написал много книг, — автор тряхнул головой, словно отгоняя муху. — И некоторые оказались даже лучше «Мира Вайгара». По крайней мере, так говорят.

— Осталось совсем немного… Прошу от лица всех жителей Вайгара, остановись. Сними палец с клавиши. Дай нам выжить…

— Нет.

— Времени не осталось, — в голосе были и боль, и сожаление, и ненависть. Они причудливо смешались воедино, создавая тягучий коктейль, трещащий и пылающий. — Что ж… Такова воля Создателя. Но напоследок скажу: подумай. Может, твой родной мир, твоя жизнь — это тоже чей-то черновик? И скоро его автор точно так же опустит палец, щупальце или тяж на клавишу, сенсор или тумблер, стирая тебя и твою жизнь…

— Я — настоящий. Я…

Голос исчез. Даже если обернуться — никого не было. Только облачко серой пыли витало в воздухе, оседая вниз. Взгляд, брошенный на экран, подтверждал — осталось меньше трети. Вайгар умирал, и скоро канет в прошлое вместе со всеми интригами, Советом, магами и технологами.

«Надо передохнуть», — палец устал и саднил. Автор встал, оторвавшись от стирания и остановив деструкцию. Он подошел к окну, и уставился в туманное утро. Контуры домов были размыты и серы. Телевизионная вышка, маячившая на горизонте, была почти не видна. —«Стоп. Что за херня?»

Вышки не было. Привычная с детства, она всегда была там, а сейчас исчезла. Вместо нее оказалось просто пустое место. И торговый центр… Здание из стекла и бетона замерцало серебром, и растворилось в тумане.

«Твою же мать…»

Страх. Беспомощность. Запоздалые и бесполезные гнев и ненависть.

«Карма? Но ее нет».

Автор содрогнулся, словно получив удар под дых. Он отвернулся от окна, чтобы не видеть, как исчезают в подступившем тумане здания, одно за другим, словно…

«Словно слова, предложения и абзацы в тексте, — понял он. — Как будто кто-то стирает неудачный файл, строку за строкой. Как и я…»

Мир растворялся, заменяемый туманом. Показавшийся его Творцу бесполезным, ненужным и даже вредным…

 

@темы: мышли, проза

---

немного о творчестве

Моя проблема еще и в том, что я плохо придумываю глобальный сюжет. Я вижу вперед на пару шагов, максимум – сцена-две, а дальше пустота.

Настоящий писатель должен догадываться, чем все кончится. У него должна складываться идея произведения сразу, а не по частям. Сюжет рождается в первый миг творения, все остальное — только путь к финалу.

Но получается так, как получается. Я пишу сцену, не оставляя завязок на будущие повороты, или пропускаю важные логические связки. Иногда увлекаюсь, и отклоняюсь в сторону от сюжета. Иногда сворачиваю вообще не туда, и потом мучительно долго выхожу к свету…

Я понимаю, что были правы те, кто говорил мне о необходимости оттачивания мастерства на своих собственных вещах. Совместное творчество — штука отличная, но требует от меня значительного роста по сравнению с текущим моментом. Я не должен догонять моего драгоценного соавтора, а быть вровень.

Если говорить про плюсы — я хорошо пишу технику, боевые столкновения, могу выдумывать и описывать мир. Статика получается уверенно и довольно красиво, с деталями и подробностями. Еще могу выписать интриги и подковерные игры. Говорят, что злодеи у меня выходят хорошие, патологические. Ну, и кровь-кишки-распидорасило тоже получаются вполне отвратительные…

Минусов же гораздо больше. Первый и основной, который вызывал ранее горячие споры и мой личный butthurt — картоний в качестве основного строительного материала героев. То, что хорошо заходило на момент Астарты (господи, я написал это… какой кошмар, а не книга) — сейчас выглядит откровенно слабо, необоснованно и убого. Характеры получаются или плоские, или очень плоские. В редкие моменты просветления я могу выписать героя так, что хочется с ним общаться в принципе, без фейспалмов и очищающего пламени огнеметов.

Надежда есть.

Но поработать придется много.

@темы: мышли

---

Без объяснений.

Я - осел. Мудак. Подлый и мелочный трус. Безответственная скотина. Ублюдок, который не понимает, что творит. Бесчувственный чурбан, лишенный эмпатии. Инфантильная сволочь. Невнимательный и нечуткий сукин сын.
Я не понимаю, что и когда стоит делать, а что - нет.
Я не понимаю людей и особенно женщин.
Я предпочитаю избегать ответственности.
Я ненавижу себя.

---

Понимание

Надо бы хоть что-то написать по имеющемуся творчеству, но я не могу. Я доказал себе, что не утратил способности творить хотя бы в минимально необходимом объеме, но обратиться к оставленным текстам и сделать из них второй старт — не могу. Не могу понять, почему. Наверное, слишком большой заряд отрицательных эмоций, связанных с массой нервов по этому поводу.
Но… Лира была права и остается права по поводу творчества — это я был слабым звеном. Я лажал, капризничал и выебывался. Наверное, мне было приятно так подчеркивать свою значимость в некоторые моменты. А в некоторые я просто не понимал, что делаю не так и почему так делать не надо. Как, например, высеры подсознания по поводу и без оного. Им место где угодно, кроме совместного творчества. И лучше всего сжигать эти выкидыши.
Сам не понимая (что не снимает с меня ответственность), я обсирал святое для человека, с которым писал. Это, блядь, безответственно. Согласен, бесконечно такое продолжаться не может — любому терпению приходит конец. И любые высеры заканчиваются только одним — кто-то просто не хочет продолжать. И даже иметь что-то общее со мной в плане творчества.
Вот так-то.
Мои неосознанные капризы и выебоньки привели к вполне серьезному разрыву творческих отношений. Оно и понятно, сложно доверять тому, кто, как я, изгадил столько прекрасных вещей своими грязными лапами, неумелыми попытками и деревянными эмоциями.
Немудрено, что сама мысль о том, чтобы писать что-то совместное, вызывает у Лиры приступ неприязни.
Сегодня я прочел ее пост о творчестве, и задумался. Неоформленные мысли, носимые много недель, пришли в движение, и оформились, наконец, в понимание. Я понял, насколько был не прав. Насколько ошибался в том, что считал себя знающим и много умеющим в разрезах текста.
Но черт с ним, с умением. Тут ведь главное не в нем, а в ощущении от совместного со-творения. А с этим в последнее время не очень. Слишком страшно писать оставленное. Новое — не страшно, но там есть понимание, что вряд ли Лира подхватит его, как бывало раньше. Как зажигалось произведение с диалога в аське…
Да, верно. Как раньше — не будет.
Будет как-то иначе.
Дорогу осилит идущий.
Мне есть, что написать — как вижу, как знаю, и как понимаю. И, может быть, у меня случится возможность сказать Лире, что я понял немного больше, чем раньше.
Лира, я действительно понял. Хотя бы — как сильно задевало тебя мое наплевательское и необязательное отношение к творчеству с моей стороны.
Я не имею права просить прощения.
И потому просто говорю: я понял. Я понял, что был неправ, и как именно был неправ. И надеюсь, что можно если не исправить ущерб, то хотя бы попробовать начать с нового листа.

---

Фиолетовое море

Если бы дело было только в творчестве.

Фиолетовое море выглядело спокойным. Волны, перекатывавшиеся ленивыми валами, гордо несли шапки белой пены и светились изнутри массой планктона, сиявшей, словно звезды. Скопления мельчайших частиц слипались в туманности и образовывали целые галактики. Казалось, зачерпни пригоршню, и в ладони будет плавать целая Вселенная…
Но это было не так. Стоило извлечь морскую воду наружу, как она превращалась в обычную жидкость, прозрачную и чистую, быстро испарявшуюся на свету. Никакой загадки и таинственности, просто влага. С растворенными в ней солями, немного более плотная, чем питьевая вода, но больше никаких отличий. Ее можно было пить, в отличие от океанской, но жажду она не утоляла.
Нос корабля тяжело зарылся в ударившую его плотную массу волны, и судно содрогнулось. По шпангоутам прошла дрожь, ощутимая даже в глубине трюма, но экипаж не обратил на это никакого внимания. Только некоторые пассажиры вздрогнули и начали озираться по сторонам, ища источник звукового удара. Гулкий, словно звук гигантского барабана, он пронесся по коридорам и каютам, неся невыраженную тревогу и тоску.
Путешествие началось. И этот гул свидетельствовал об успешном выходе из гавани. Если бы не запрет находиться на палубе в этот момент, то, оглянувшись назад, можно было бы заметить устремленный в морские просторы сверкающий раскаленной иглой свет Маяка. А навстречу ему из-за горизонта едва заметно протягивался луч такой же белой башни, находившейся в порту назначения.
Небо, затянутое жемчужно-серыми облаками, не пропускало ни единого кванта света солнца, лун и звезд. Тучи сами светились внутренним глубоким светом, достаточным, чтобы с открытой шторкой иллюминатора читать крупный шрифт или разглядывать карту глубин. Корабль словно завис на тугой натянутой и ходящей горбами волн фиолетовой атласной простыне, под которой играли невидимые звери, сплетаясь многосотметровыми телами то ли в схватке, то ли в любовной горячке.
Следующий удар будет означать, что судно входит в порт назначения.
Если он будет, конечно.
Выходя в странствие по фиолетовому морю, никто, включая капитана, не мог сказать, удастся ли достигнуть цели. Или, выйдя в точку координат лоции, обнаружить только все те же лиловые волны, белую пену и жемчуг туч, налившийся штормовой синевой.
Маяк мог погаснуть, мог изменить свое положение в пространстве, мог внезапно растроиться или раздвоиться. Но, пока в корму светил огненный луч оставшейся дома Башни, всегда можно было вернуться назад. Домой.
Хуже, если гасли оба луча. Тогда навигатор, обычно счастливо проводивший вахты за прочитыванием книг корабельной библиотеки или иным убивающим время занятием, начинал отрабатывать свое немалое жалование. И никто ему не завидовал, наблюдая за растущими темными пятнами пота на белом мундире. Все знали нерушимый закон: если пропали оба Маяка, остается всего двенадцать часов, чтобы найти новый луч. В противном случае — смерть.
Или нечто похуже смерти.
Забвение?

Никто не знал, куда деваются суда, выпавшие из сети маяков и приводных лучей. Никто и никогда не находил даже кормовой доски или носовой фигуры, выполненных из легких и прочных плавучих материалов специально для опознания сгинувших в море кораблей. Никто не обнаруживал и эмергентных плотов, или спасательных шлюпок, бессильно покачивающих на волнах.
Двенадцать часов, по истечении которых можно забыть о жизни, и готовиться к посмертию согласно заветам своей религии.
Моряков фиолетового моря уважали и боялись во всех портах, особенно внутренних. Их белые мундиры притягивали взгляд, выделяясь в серых и черных кителях торговых и военных экипажей. Вдалеке от открытых вод их даже считали ангелами или демонами — как повезет с верованиями в этой местности.
Но все они были людьми. Чуть лучше остальных, потому что откровенная подлость, могущая сойти с рук в обычных рейсах закрытых морей, в открытом море каралась сразу же. И общепринятый на всех землях обычай «прогулки по доске» казался наказуемым райской мечтой: их выбрасывали за борт голыми и избитыми. Фиолетовые волны глотали жертву сразу, не давая ей шанса. И больше никто ничего не слышал о казненных.
Это и еще некоторые факты и привели к созданию запрета на нахождение пассажиров и экипажа на палубе во время рейса. За исключением служебной или судовой надобности, разумеется.
Только никто в здравом уме и без необходимости этот запрет и не нарушал. Было что-то неправильное в воздухе снаружи, от чего сдвигалось сознание, и хотелось сделать шаг в бездну, лениво плещущую за бортом. Прямо в сверканье созвездий и галактик, вращающихся в глубине.
Раствориться в великом Нигде.

Навигатор, держащий в руке кружку с горячим какао, облизнул губы. Свежайший круассан с сырно-ореховой начинкой, лежащий перед ним, манил и превещал невиданное наслаждение. Лейтенант бросил взгляд на экраны, расположенные слева и справа соответственно, на которых фиксировались два круга с дрожащей иглой-лучом. Левый был красным, правый — синим. Порт отбытия и порт прибытия. Начало и конец пути. Альфа и…
«Мать твою!» — пропал красный круг.
Кружка хряснулась об палубу, разлетаясь осколками и коричневой коричной волной шоколада.
«Ну пиздец», — замигал и рассыпался синими блестками синий круг. Только голубая точка в его середине светилась какое-то время, и навигатор, не замечая, что по его подбородку течет кровь из прокушенной губы, гипнотизировал ее взглядом. — «Только не уходи, только не исчезай! Пожалуйста! Прошу тебя… Всеми богами, и Митрой, и Азраилом…»
Он не был религиозен, сменив вместе с судном и командой десятки портов приписки. За внешне молодой внешностью скрывался опыт, которого хватило бы на десяток сухопутных жизней, и лейтенант знал: есть моменты, когда молиться начинают даже сугубо оторванные от социума атеисты и деифобы.
Это был его случай. Его и еще тех трех с небольшим сотен человек, которые были заперты за прочными белыми бортами корабля.
— Джонс! — голос капитана прорезал тишину, установившуюся на мостике, как вибропила прорезает керамику брони. — Приводной луч!
— Так точно, сэр! — Джонс проглотил круассан, не жуя, едва не подавившись. — Ищу!
— Двенадцать часов, — снизив громкость, зловеще сказал кэп. — Но ты у меня пройдешь по доске через одиннадцать с половиной.
— Понял, сэр, — сквозь зубы прошипел навигатор, вскрывая рабочее место. Пленочные клавиатуры и сенсорные панели развернулись с хрустом и шуршанием, немедленно прорастая разноцветными разноуровневыми отметками, линиями и точками промеров глубин и результатов работы эхолота. — Ищу, сэр.
От обиды на глаза наворачивались слезы. Он так хотел после рейса провести несколько месяцев где-нибудь подальше от берега, желательно — в горах. Пока «Корону Станции» ставят в сухой док, а команду распускают на отдых, можно было успеть многое… «Но, хрен мне, а не горы и снег», — подумал Джонс, вглядываясь до рези в глазах в разноцветье отметок. Остывающие останки лучей уже рассыпались блеклыми крапинками на черном фоне, сливаясь с крупными узлами сгустков волн.
Выходов было два.
Оставаться на месте и пытаться вычислить точки, откуда раньше били приводы. Или двигаться вперед, надеясь на то, что корабль просто попал в неудачное сгущение пространства, которое гасит сигналы маяков.
Весь вопрос в том, существуют ли башни до сих пор, или вместо них — пустые скалы, лишенные даже признаков жизни. Так тоже случалось.
«Поймать привод другого порта», — подумал Джонс, доставая из-за пазухи портсигар с короткими сигариллами, набитыми смесью табака и нескольких очень интересных травок. В обычном режиме это тянуло на преступление, и наказывалось принудительной детоксикацией после показательно порки на верхней палубе. Но сейчас все собравшиеся на мостике просто сделали вид, что не замечают ни сизого дыма, ни характерного запаха, чаще всего осязаемого в портовых забегаловках на земле.
То, что навигатор сейчас пытается нашарить для них всех счастливый билетик, случайно выпавший из шляпы фокусника в бурю, понимал каждый. И молчал, делая свое дело.

Джонс все сильнее проваливался внутрь карт, ощущая липкие прикосновения волокон и сгустков морского бентоса. Звезды вспыхивали и гасли, меняя цвета и вращаясь вокруг, разворачиваясь знакомыми туманностями и созвездиями, облаками межзвездного газа и скоплениями холодных голубых светил. Планеты-беглецы, черные дыры провалов в метрике, квазары и пульсары — все будто знакомое, но конфигурация не та. Все немного не так. Чуть-чуть разнится…
И эта разница была смертельной.
— Полный вперед! — решился Джонс. Он ощутил, как перехватывает горло, и сипло повторил, как полагалось по кодексу: — Полный вперед…
Тот редкий случай, когда навигатор имеет право отмены капитанского приказа.
Тот редкий случай, когда капитан становится простым пассажиром, и только рулевой на пару с навигатором остаются единственными членами экипажа, способными вести корабль. Один из них видит. Второй исполняет приказы.

— Лево тридцать, — тихо прошептал Джонс, ощущая легкое противодействие справа. Словно упругая пленка прогибалась, не желая впускать судно. Или выпускать? — Лево сорок! Пятьдесят!
— Принято, — рулевой протянул все четыре руки, фиксируя огромное бронзовое колесо штурвала, и медленно потянул рукояти. На нижних руках вздулись мышцы, форма облепила их, грозя лопнуть. Верхние конечности были металлическими, и только слегка искрили в местах сочленений. — Есть лево, пятьдесят, полный.
На правом экране вспыхнула синевой точка.
Одна-единственная.
В самом центре.

— Форсаж, — навигатор, капитан и рулевой выдохнули это одновременно.
Бронзовые колеса с визгом провернулись, когда рукояти судового телеграфа, дымясь, встали в крайнее положение. По корпусу судна прошла волна дрожи, отдающейся в зубах и костях, вызывающая боль и ужас.
— Есть форсаж, — рулевой не обращал внимания на то, что верхняя левая рука переломилась в суставе, и удерживал дрожащий штурвал что было сил. — Есть, с-с-с-с, форсаж… пятьдесят пять, пятьдесят, пятьдесят!
— Держи пятьдесят, — Джонс не видел экранов, он ощущал пространство вокруг себя, словно на нем был водолазный костюм, а над ним — двести кабельтовых морской воды. — Еще немного…
— Есть, — кэп уверенно перебросил рукоять телеграфа, и выдохнул матерное: — сучий потрох…
Джонс невидяще поднял глаза от своих карт. По его лицу текли струйки крови, так бывало от перенапряжения. Он чуял, что прозрачная пленка ослабела. Но было что-то еще, что вызывало беспокойство.
Порт не тот.
Маяк не наш.
К черту.

Точка не обрастала кругом. Она просто была, и корабль шел по лучу, но сигнала Маяка не возникло. Словно там, на далеком берегу, работала только вечная и почти неуязвимая техника, но не было никого, кто мог бы ею управлять.
«Мы прибудем, — ощутил облегчение навигатор, — но вот куда?»

@темы: проза, мое

---

Можно сюда)

41.
Я стараюсь.

---

Прививка от глупости

Сегодня я записался на вакцинацию, едва только открылось окно на mos.ru. В восемь утра.
Меня затрахало жить в страхе перед ковидом, и я благодарен Богу-Императору, что работаю в фирме, ОКВЭДы которой наполовину состоят из информационных технологий и прочей компьютерии.
Первая доза вколота, ждем веселухи на выходных. Пока что рука побаливает и горячая, других эффектов не обнаружено.
Второй раз посещу больницу уже в феврале. А потом нашью себе нашивку на рукав, "Ветеран Апокалипсиса. Заслуженную уже)

Те, кто против вакцинации или выбирают между болючим и страшным Спутником и Вектором - это их выбор, я его уважаю. Болеть тяжело и сдохнуть, или немного и потом жить нормально - тоже.
Без обид, как говорится.

Я свой выбор сделал. Я не хочу давать ковиду шанс.

@темы: мышли, Волосы дыб(р)ом

---

один день

Сегодня был у психолога.
Когда я вышел на улицу, я испытал ярчайшее ощущение яркости и объемности мира, легкости и практически счастья. Словно в темном лесу зажегся огонек зажигалки. Мятущийся, уязвимый, но такой важный и нужный.
Но я доехал домой.
Я попытался поговорить с Лидой, чтобы объяснить важность совместной работы и поддержки, но не получилось. Такого провала не было давно.
«Единственный способ избавить меня от стресса – это удалить тебя».
«Я почувствую себя лучше, если тебя не будет».
«Я надеюсь, что ты зименишься и уйдешь».

Когда ей нужна была помощь, я не мог ей помочь.
Теперь она отказывает мне в помощи. Все справедливо.

Это был только первый шаг — обращение к психологу. И таких шагов будет еще много. Я приложу все усилия, чтобы как можно скорее исцелиться и стать полноценным человеком, уверенным в своих силах и соблюдающим границы, спокойным и держащим слово, обязательным и вызывающим доверие.
Лида правильно спросила: «а что мне делать, пока ты чинишь себе голову?»
Я не смог ответить.
Единственное, что мог предположить, что ей бы тоже походить на терапию. Но озвучить не решился. Слишком тяжко.
Психолог говорил о том же.
Я не знаю, как подойти к Лиде. Каждый раз — противодействие и ершистость. Но я знаю, что хочу ей помочь. А, значит, должен выдержать все это.
Но прежде всего требуется не потерять то, что есть. То немногое, что осталось.
Лида сказала, что исчерпала свой ресурс полностью. И это моя вина, черт меня побери. Я выжег ее силы своей тупостью и периодом адаптации. Стресс от переезда, сепарации, смены работы и окружения, пребывания в чужом доме — это все ерунда. Это можно было пережить. И психолог тоже не нужен был бы… будь я чуть сильнее.
Но я не так силен и уверен в себе, как следовало бы. И сейчас именно это стало одной из целей терапии. Чтобы соответствовать хотя бы части представлений Лиды обо мне, как партнере. Пусть хотя бы так. Остальное нагоним после, если получится.

Из хорошего. Я почувствовал, как во мне пробудился огонь. Придумался простенький сюжет, пошли образы. Это дарит надежду, что и творчество тоже восстановится.

@темы: мышли, Волосы дыб(р)ом

---

Просто для информации

08.11.2020 в 20:24

Пишет  Вук Задунайский:

Новости кинематографа
Писатель-фантаст Сергей Лукьяненко рассказал о нападении во Владивостоке на режиссера Георгия Саенко, который снимает фильм по роману «Осенние визиты».
Лукьяненко написал в Facebook, что во Владивостоке «на возвращающегося домой со съемок «Осенних визитов» режиссера Георгия Саенко напал неизвестный – подкарауливший его в 4.00 утра возле подъезда».
Злоумышленник призвал остановить съемку фильма и брызнул режиссеру в лицо из перцового баллончика, «после чего скрылся».
«Я, конечно, как мог утешал Георгия по инету – сказал, что для пиара «Визитов» это замечательная история, лучше бы получилось, только если бы его расстреляли. Но вообще-то я такого не припомню в истории нашего кинематографа... Книгу, написанную в 1995 году и буквально напрашивающуюся на экранизацию, не брался снимать никто. Вы говорите – «Ночной Дозор», мистика... ха... Вот где настоящая мистика и силы тьмы в полный рост», – добавил писатель.

(с) vz.ru/news/2020/11/8/1069499.html

Ни фига ж себе!

@темы: с3,14зжено

---

Эффект погружения

Я проваливался внутрь образов, текущих в звуковых волнах. Качающиеся лодки проплывали мимо, брызгая лиловой светящейся водой на задранные вверх весла. Круги на воде, разорванные стрелами килевых следов, дробились отражениями многократно звездного неба, напоминая соцветия невозможных, нереальных в нашем мире цветов.
Потоки красок сливались воедино, не смешиваясь, но взаимно проникая градиентами перекрещивающихся струй. Слышалась музыка, неуловимая слухом и существующая только внутри сознания, погруженного в непредсказуемое пространство видений. Она дробилась бесцветным потоком невидимого водопада, рушась в бездну и растворяясь — спустя мгновение — в небытие.
Когда слияние красок и звуков достигло своего крещендо, я приготовился встретить финал, напрягаясь в бессмысленной попытке преодолеть вспышку сверхновой, поглощающую все и выжигающую все воспоминания. Хотя и знал, что бесполезно.
Я знал, что это уже было.
Всегда бесполезно пытаться противостоять этому потоку. Он стирает из памяти услышанное и увиденное здесь, внутри, оставляя только болезненное ощущение прикосновения к грандиозному и лежащему далеко за пределами понимания слабого человеческого разума.
Но я должен попытаться. Без особой надежды, на голом упорстве, ради принципа и из затаенной злости. Иногда это помогает преодолеть даже слепые и могущественные силы природы.
Нарастающий рев в ушах и слепящие вспышки света достигли невероятной степени синергии, когда нервные синапсы не выдерживают потока рвущейся по ним информации, перебрасывая ее в соседние цепи. Кто-то рядом хрипло втянул воздух пересохшими губами, со свистом и звуком, подобным шкворчанию куска мяса на раскаленной сковороде. Это мог быть я, это мог быть кто-то из группы. Или даже безмолвно стоящий за спиной надзиратель в серой униформе, вынужденный смотреть, безотрывно и безнадёжно, на то, как подергиваются в судорогах наслаждения и боли тела вверенных ему подопечных.
Скорее всего, это был я сам.
Мысль скользнула спокойно, неприметная на рвущей голову симфонии, возносящейся на недосягаемую высоту.
Я словно раздвоился. Один «я» был скован потоками цветозвука, растворяясь в нем без остатка, превратившись в безмолвный корчащийся придаток невероятного чуждого механизма. Другой же смотрел на все со стороны, без особого влечения к радужным сполохам и трескучему вою, оставаясь бесстрастным и логичным наблюдателем.
«Происходило ли подобное с другими… испытуемыми? — возник вопрос. Ему вторил другой: — Сохранится ли подобный эффект после того, как все закончится?»
Я жив, или я умру в последний момент сеанса подключения? «Я мыслю, следовательно, существую». Но если память о моем существовании будет стерта, и единственный свидетель моего появления на свет очнется с головной болью и амнезией — разве будет иметь значение, существовал ли я когда-либо?
Философские вопросы остались за бортом. Вокруг происходило нечто интересное. Время растянулось широкой резиновой лентой, и в густых течениях Потока стали заметны темные сгустки. Эти образования дрожали, прикованные якорями к невидимым отсюда причалам, и тросы, натянутые струнами, иногда не выдерживали. Отдельные пятна отрывались от пристаней, и почти моментально начинали разрушаться, отбрасывая в стороны черные точки обломков. Они размывались, сливаясь с потоком и, поглощенные, уносились прочь здешним метафизическим аналогом бурного течения.
Я с тревогой осмотрел собственный корабль. Неказистая на первый взгляд шлюпка, с носом, обшитым бронзовыми листами, и просмоленной до черноты древесиной бортов, была крепко заякорена шестью медными кольцами. Круг пристани, обрамлявший меня, размытой тенью колыхался вдали, но стальные синие тросы-многожилки, приваренные к мощным карабинам-зубаткам, держали крепко. Рывки гасились сразу же, и лодка гуляла из стороны в сторону, почти не просаживаясь под давлением бьющегося в борта течения.
«Лодка – я сам. Мое сознание. Те, кто держится рядом, и кто уже растворился и вырвался внутрь потока обломками — испытуемые. Тросы — связь с реальностью. Пристань — пластиковая кювета с гелем, в котором подрагивают наши тела», — сопоставление семантики прокинуло узкий мостик между увиденным, чувствуемым и воспринимаемым. Сегодня это была река. Завтра, возможно, окажется бескрайняя степь, захлестываемая стаями плотоядных муравьев, сжирающих все на своем пути, а вместо лодок представятся бронированные купола-крепости. Якоря станут полосами горящей огнесмеси, и момент, когда огнеметы замолкнут, станет последним для запертых в броне. А послезавтра… «А будет ли послезавтра?»
«Откуда ты знаешь, смерть это, забвение или просто потеря памяти?» — спросил я у себя. До финала оставалось всего ничего, но предсказать, когда именно время вернет свой бег, я не мог. И потому пользовался представившейся возможностью наблюдения, оценки и сохранения информации, как умел. — «И сколько раз ты сам переживал подобное?»
Я не знаю. Никто не знает.
Прикоснувшись к памяти меня-первого, вывшего от экстаза, с которым не сравнится даже секс под усилителем эмпатии, усиленным наркотическим эндорфиновым комплексом, я нащупал подробности. Знание. Мы были жертвами н алтаре. Поток сразу же показался мне Молохом, сжирающим поднесенные ему приношения, чтобы отрыгнуть наружу нечто важное для тех, кто поставлял ему угощение. «Отрыжка бога, который есть свет и звук».
Чистая информация. Возможно, Молох — инопланетная база данных, составленная на непонятных принципах индексирования и предназначенная для телепатически активных существ. Может быть — информационный зонд некоей высшей цивилизации, переживший тепловую смерть предыдущей Вселенной. Или даже живое существо, сформированное за границами известного мира, и выстроенного на основе той же информации.
Предположить можно все.
Правдой окажется либо самое невероятное, либо ничего.

«К черту все, — услышал я чей-то горячечный шепот, бьющийся в ушах, как толчки ветра. — Я ухожу. Не могу больше терпеть».
Еще одна лодка, дотоле надежно зажатая в тисках тросов, разом превратилась в скопище щепок и обломков металлического набора корпуса, слизнутого жадными языками бурлящего потока.
«Двести тринадцатый — все», — бесстрастный голос с металлическими нотками констатировал событие. Но в нем прорезалось и человеческое. Усталость и скрытая ненависть. — «Много сегодня. Уже двадцатый».
«Жди. Поток сильнее на тридцать процентов, — если я думал, что предыдущий человек был бесстрастен, хотя бы и поначалу, этот являл собой образец ледяного спокойствия. Расслабленные интонации, четкие паузы, границы слов воспринимались как каменные столбы по краям дороги, вымощенной плоскими булыжниками. — Планируемая продолжительность также увеличена. Сохраняйте спокойствие».
«Они срываются, — я почти видел, как надзиратель пожал плечами, обтянутыми серой тканью. Жаль, под зеркальными стеклами шлема не видно лица. Почему-то казалось, что он относительно молод и еще способен сопереживать кускам мяса, заключенным в пластиковые гробы и залитым гелем, как формы со студнем. — Может случиться каскад».
«Напоминаю про отсутствие сопереживания к участникам эксперимента, — второй не изменил интонаций и скорости речи, словно у него в доступности оставалось все время мира. — Подписанные регламенты три и восемь. Ваши показатели эмпатии повышаются. Наблюдатель группы три, после эксперимента вам назначена экспертиза и психопрофилирование».
Голоса замолкли, как отрезанные лопастью винта.
Я испытал укол сожаления. Наблюдатель вызвал у меня симпатию, и показался неплохим парнем. Жаль, что не встретимся.
«А сколько времени есть у меня?»
«Уже нисколько».
Через черные точки зрачков меня-первого, как через смотровые люки, я увидел расширяющуюся черную иглу вспышки. Инвертированная, она заливала все внутри тьмой. Возможно, так выглядит момент попадания в черную дыру и преодоления горизонта событий. Но, скорее всего, буйство красок и звуков ушло в те пределы частот излучения мозга, которые не воспринимаются людьми.
Вселенная проваливалась сама в себя, мир вокруг поглощал и переваривал свою основу, заглатывая каждую частицу виртуального пространства и превращая ее в темноту. Внутри сгустившейся черноты что-то ворочалось, и каждое движение этого неведомого великана, простертого, казалось, на сотни и тысячи парсек в межзвездной пустоте, вызывало все новые и новые вспышки. Суда, изменившиеся внешне, и нарастившие крылья, вырастившие двигатели и мощную броню, взрывались одно за другим. Люди гибли, растворяясь в вакууме потоками элементарных частиц. Фотоны тускнели и смещались в красную зону спектра. Дрожащее впереди существо протянуло невидимые щупальца и нащупывало свои жертвы, с каждой секундой делая это все лучше и лучше.
Если бы я только мог закрыть глаза.
Нет, не поможет.
Я в космическом корабле. Это не гоночная яхта, и не баржа. Простой и безыскусный грузовоз. Командирский пульт вынесен чуть вперед, на стойке консоли выцарапано бранное слово, и рядом выжжено сварочным пистолетом подобие герба. Я знаю, что там написано и помню внешний вид изображения. Стилизованные звезды и схема планетарной системы с тремя планетами. Вторая обведена кольцом.
Все, что я могу сделать — двинуть пальцами. До выступов маневровых рожков — миллиметры, но чтобы пройти их, требуются годы и столетия. Наконец, шершавые выступы поддаются, и грузовоз медленно рыскает в сторону. Внутри черепа лопается струна, обдавая все тело морозным холодом.
Возможно, это инсульт.
К черту. Если я умру, я умру сам, а не по воле того, что ворочается снаружи, пожирая летящих рядом со мной.

— Извлекайте, — надзиратель откинул забрало изолирующего шлема, и устало выдохнул. Облачко пара медленно осело вниз, и он вытер вспотевшее лицо перчаткой. НЕ по правилам, зато хотя бы станет чуть комфортнее. — Это последний.
Техники в белом кивнули круглыми шлемами — им, спустившимся с галереи, не положено было контактировать с атмосферой отсека. Инспектор и сам не имел права так делать, но ему можно. Все равно сотрут память, и продлят контракт. А технарям нельзя, их навыки памятезависимы. А утилизация — плохая замена амнезии.
Крышка с хрустом замерзших петель откинулась вверх.
Замеры температуры тела. Щупы проходят сквозь пружинящий гель. Норма.
— Норма? — от неожиданности голос техника дал петуха. Интонация сбилась на вопросительную. Кашлянув, он доложил верно: — Инспектор, он жив. Температура в норме.
— Излучение мозга имеется, — второй техник был опытнее, и уж точно не радовался увиденному. Эта группа была третьей на сегодня, и в предыдущих двух не выжил никто. Шесть сотен замерзших трупов вывезли в ледяную пещеру.
— Грузите его наверх, — с заметным облегчением выговорил надзиратель. И протер запотевшие изнутри стекла своего шлема, собираясь снова закрыть его.
«А говорят, случайностей не бывает», — подумал он.

Я открыл глаза. Надо мной светились разноцветные лампы, мигавшие в сложном рисунке, менявшемся с каждой секундой.
В памяти сохранилось все, что я видел, находясь внутри собственного разума.
Я выжил. Но, так вышло, что выжила та часть меня, которая смогла отстраниться и стать наблюдателем. Куда делось все остальное?

@темы: творчество, проза, мое

---

Эмоции и чувства

На волне разговоров с  Александрийская Рулетка о терминологии и моем своеобразном восприятии некоторых общих терминов поковырялся в себе.
Понял одну важную штуку: я не различал эмоций и чувств. Для меня это были синонимы, и это 3,14здец.
Эмоции - это ситуативное отношение/реакция на конкретную ситуацию. Они быстротечны, легко проходят и неосознаваемы, так как приходят из подсознательного. Направлены вовне.
Чувство направлено прежде всего на конкретный объект или предмет, и длится долгое время. Сознательное переживание. Исходит изнутри, и намного устойчивее эмоций.
Эмоции прежде всего ведут к изменению настроения, а чувства - отношения.
Чувства могут быть амбиваленты, то есть можно испытывать одновременно и любовь, и ненависть к конкретному человеку.

"Пример. У вас есть любимый человек. Чувство, которое вы к нему испытываете – любовь. Она долгосрочная и устойчивая. Допустим, он обещал что-то сделать и не выполнил обещания. В сложившейся ситуации вы скорее всего будете ощущать злость, обиду, печаль. Это будут эмоции. Они как быстро вспыхнули, так же быстро и погаснут. Любовь при этом никуда не исчезнет. Если негативные эмоции будут перевешивать позитивные, то со временем любовь может перейти в ненависть или равнодушие или же существовать наряду с ними." www.b17.ru/article/139128/

И тут я понял, как ошибался в восприятии этих моментов, япона мать.

@темы: мышли

---

небольшая заметка по горячим следамю Про инфантилизм.

Прочел статью на каком-то психологическом сайте. Посвященную инфантилизму.
Почему полез читать? Потому что Лида очень часто ссылается на этот факт, но я обычно или отрицаю его, обижаясь, или просто не обращаю на это никакого внимания, считая такое определение неверным или сказанным для того, чтобы обидеть.
Но я прочел и у меня на пару минут даже разгладилась складка-морщинка на лбу. От понимания – так оно и есть.
Я имею четкие аспекты инфанта, пусть и не целиковые — часть из них я уже обошел или выправил, в том числе и работой, и зарабатыванием денег, и переездом, и другими вещами.
Но перекладывание ответственности и житие одним днем действительно мне свойственны. Как и уход от реальности в компьютерные игры (раньше частенько бывало, но сейчас сошло на нет), книги, фильмы… Сериалы. Музыка. Рисунки.
Господи, сколько способов отгородиться от жестокой реальности!
Именно потому и я прожил до сорока лет с матерью, которая всячески желала, чтобы ее сын никогда не взрослел и не покидал ее. До конца жизни, желательно. Но не уточняется, чьей.
Что же, она своего не добилась. Я съехал нахрен, и стараюсь общаться с ней поменьше. Все же умишком своим понимаю, что без моей слабости тут не обошлось — я имею в виду слабость покорного пребывания рядом, редких попыток бунта, и скучного перелистывания дней в попытках себя чем-то занять. И потому не обвиняю исключительно ее. Я тоже хорош гусь, мог бы свалить в ту же Москву лет так в двадцать пять.
Или хотя бы жениться и жить отдельно — вышло бы криво, но это было бы лучше, чем сидеть под подолом, и рычать в ответ на материнское «ну куда ты пытаешься, у тебя не получится, ты еще маленький» или «дети до смерти должны быть с родителями», «я тебя родила и имею на тебя полное право», блять.
Но решать проблемы и принимать решения я так и не научился. Зато виртуозно освоил мастерство уверток, манипуляций и казуистики. Жонглировать словами я могу эффективно и долго, но от ответственности не убежать.
Рано или поздно придется отвечать за все свои слова и поступки, обдуманные и не очень. Я вот и отвечаю. Иногда удачно, иногда неудачно. Неудачного опыта больше. Но у меня все равно получится.
Получится стать взрослым.
Просто потому, что иначе уже нельзя.
Сегодня прочел у Лиры в дневнике пост о смерти. И понял, что я слишком уж картинно ее не боюсь. Внешне храбрюсь и шучу оп этому поводу. Но на самом деле, я дьявольски страшусь этого момента, когда моя личность исчезнет, а душа отлетит. Да, там может быть новая жизнь, новые миры, новые вселенные — но я об этом точно не узнаю.
Моя память останется лежать в земле Земли.

Страх смерти чаще всего парализует, но правильная реакция на него — это стремление жить. И не «сейчас», а полностью. Полной грудью вдыхать воздух, смело встречать препятствия и радоваться. Радоваться удаче, успехам, достижениям, близости любимых и питомцев, яркому небу, запаху дождя, теплу солнца, красивому тексту, кино со смыслом, стихам с подтекстом, игре актеров, уличным фокусникам и даже прохладному сентябрьскому дождику, намочившему сегодня днем.
Прежде всего — стоит ставить перед собой цели и достигать их.
Потом научиться ответственности и серьезному отношению к ней.
Потом — принятию решений не в отведеннные для этого часы, а ежесекундно.
Потом… Блин, просто живи. Живи и радуй близких людей. Мы все, черт возьми, смертны. И никто не знает, сколько осталось до финала.
Жить надо так, чтобы не стыдиться этого. Вот что я скажу Императору, когда он призовет меня на суд? Что я сделал такого, чем стоило бы гордиться? Женитьба, работа и переезд — не в счет.
Ничего. Почти… почти.
Делай, сука такая, делай.
Времени уже не осталось совсем.

---

Наблюдение

Сложно радоваться человеку, который приходит с работы, приносит или не приносит что-то, говорит какие-то слова, пытается что- писать, как-то взаимодействовать, но предыдущие обиды, кажущиеся или реальные, с его стороны обесценили прежде приятный образ.
Любовь очень часто крепчает именно с расстоянием. Чем дальше от тебя человек – тем сильнее чувство. А когда он рядом, у некоторых случается отрезвление. И прежде привлекательный образ может поблекнуть под действием запаха изо рта, нестиранных носков, грязных ног или, простите, задницы. Бытовые неурядицы и рукожопство в виде не опущенного стульчака, невыключенного света, невымытой посуды или не задвинутой табуретки, как мелкая утиная дробь, рвут сотканный из прежних эмоций и чувств гобелен. Он и так был потрепан, и погрызен молью годов, прошедших до свадьбы, а тут еще эти выстрелы — один, второй… десятый. И нити уже висят бахромой, и яркие прежде цвета заменились пороховой гарью, и дыры все шире.
А потом девушка понимает, что превосходит его по всем статьям. И в творчестве, и в бытовых мелочах, и в красоте, и в уме, и в воспитании, и в кругозоре. Нет, он не играет в танки, и не бегает по бабам. Всего лишь пишет — пытается писать — куски графоманского текста, бессвязные и никуда не годные, как комки навоза. Хотя, нет, навоз можно высушить и сжечь. А тут даже жечь бесполезно. Свиное дерьмо не горит и не тонет, наоборот, тонут в нем.
Бесполезный скучный человек рядом. Куда делись те восторги и привлекательность? Да никуда не делись. Просто выказывать их к этому представителю хомо - не хочется.
Не привлекает он больше.
Хочется только одного — чтобы оставили в покое. Чтобы конкретно этот говнюк не прикасался и не говорил с девушкой. Потому что прикосновение ранит. Нет, не тело. Душу. Нежную и трепетную душу, которой он никогда не видел по-настоящему и не умел ценить. Только гадить туда научился колкими словами и ядовитыми фразами.
Девушка лежит на диване, закутавшись в мохнатое покрывало, и тяжело размышляет. Медленно текут сонные мысли. Она вспоминает, понимая, что ее избранник всегда был не очень-то хорош. Где-то ленивый, где-то трусоватый, где-то лживый и глупый — он обещал исправиться, но ничего не случилось. Это оказалась еще одной ложью с его стороны. Еще одним гвоздем, вбитым по шляпку в крышку домовины. Сколько их было, этих гвоздей и шпилек?
Трудно жить рядом с человеком, разочаровавшим в бытовом и ежедневном общении. С тем, кто не умеет готовить, стирать и не имеет самостоятельного представления о жизни. Дашь команду — исполнит, не дашь — просидит на диване вечер. А жизнь-то идет, епона мама.
Где обещанные золотые горы? Где платья, кольца, браслеты, сережки и кулоны с драгоценными камнями? Да хрен с ним, где хотя бы связное, яркое и возбуждающее интерес творчество? Этот баран не может даже сцену нормально написать, либо получится картонное говно, либо — выспренная чушь и несмешная ебанина.
А ведь ей так хотелось думать, что она вышла замуж. За мужчину, который и в свет, и в след, и в белые люди. Который послужит опорой и фундаментом. Для которого нет невозможного, и который уверен, сука, в себе.
Но нет. Не повезло. Не сложилось… а жизнь так коротка. И хочется жить, а не существовать от утра до ночи, и с ночи до утра. Когда единственное, что вызывают его слова — это адская скука. И оскомина во рту, как от трех плодов неспелой хурмы подряд.
Неужели у остальных так? Да вроде нет, рассказывают разное. И хорошее, и плохое. Сходятся в одном — мужчины перевелись почти. Настоящие. Чтобы и стихи написать, и честь дамы защитить, и блистать рядом с ней, не затеняя ее красоты. И вызывать в других женщинах зависть и ненависть, ревность и желание увести.
Но главное — ум. Мужчина должен быть умнее женщины, иначе с ним скучно до синих вспышек в глазах, до отколотой эмали на зубах, до отвращения и рвотного рефлекса.
Грустно.
Одиноко.
Хочется чуда.
А нету.

---

Новизна ощущений

Что случилось у меня за последние две недели?
На самом деле, эти четырнадцать дней стали, пожалуй, самыми насыщенными за последние пять лет. Или шесть, сложно сказать.
Месяц назад мы с Лидой оформили наши отношения официально. Это стало началом перемен.
Две недели назад я сменил место жительства и работу, одновременно. Теперь я живу в Москве, работаю в крупном системном интеграторе и спешно переучиваюсь на новую профессию, которая объединяет в себе все мои предыдущие должности и привносит массу нового. Такое чувство, будто до того я ползал по канализационным туннелям, только иногда высовывая голову из люка и втягивая свежий воздух, а теперь вылез на поверхность и поднялся на ноги. Над головой – купол неба, по нему ползут облака. Заметны инверсионные следы самолетов. Где-то на горизонте вздымаются синие тучи, несущие грозовой ливень в своей утробе.
Границы мира расширились. Мне нужно ускорять темп мышления и усваивать много нового — я засиделся в своем болотце. Засиделся настолько, что едва не просрал самое главное. Мозги.
Да, никто не говорит, что это легко. Выдирать дрожащее от порывов ветра тельце из знакомой раковинки может быть больно. Но это приносит больше пользы, чем боли, и потому я не заморачиваюсь по этому поводу. Акклиматизация и натурализация проходят почти незаметно и бессимптомно, кхм. Возможно, потому, что я раньше всегда был легок на подъем, просто забыл об этом.
Очень просто погрузиться в рутину и спрятаться в ежедневные ритуалы, которые со временем заращивают немногочисленные вентиляционные отдушины крепким панцирем. А там недолго и уснуть, чтобы никогда не проснуться.

Внимательно прочли? Так думал Сережа Зайцев aka El Guason. Человек, несомненно, обладающий разными достоинствами, в список которых не входят, правда, способность быстро соображать и действовать. Я, Анатоль Танор, принял упавшее знамя из рук El Guason`а, и буду продолжать.
Не могу не сказать несколько неприятных слов по поводу своего предыдущего аватара. При всех прочих равных, выслушивать эти слезливые и наполненные жалостью к себе рассуждения стало невыносимо. Я, как ученый, поддерживаю излияние мысли, оформленной четко и ясно. Но размазанная по тарелке кашица вызывает только отвращение.
Я мог бы дать много советов своему прежнему «я». Но ему это уже не пригодится. El Guason умер. Да здравствую я.
Возможно, кому-то покажется это слишком жестоким, или неправильным, но слава Императору, что так вышло. Время от времени стоит умирать, но не физически, а субличностно. Наличие аватар сейчас и здесь является необходимостью, но, по моему мнению, следует соблюдать и правила виртуальной гигиены. Они похожи на правила гигиены обычной: не гадь там, где живешь; мой руки, перед и зад; заболевши — лечись; мертвых сервиторов — сжигай. И не вставай на пути у Инквизиции. Последнее правило особо актуально, признаю.
Итак, я согласен с концепцией кардинальной смены личности. По мнению одного моего близко знакомого Инквизитора, чья красота может быть превзойдена только ее мудростью (особенно если Инквизитор не ранена или не раздражена действием Хаоса), перемены внутри приводят к переменам снаружи. И эти перемены проходят по всем разделам жизни, от лексикона и до стиля одежды, от реального до виртуального.
Так и есть. Некоторые, кто этого не понимает, поймут. Но будет уже поздно. Нет, я не злорадствую, но предупреждаю.

@темы: мысли вслух

---

Диалог с самим собой

Иногда нужно поговорить с самим собой, и сделать это публично. Или хотя бы выговориться в дайри. Без объяснений. Потому что очень требуется сказать самому себе неприятные слова, и зафиксировать их в ноосфере. Это не шиза.

— Ну говорили же тебе: «не делай так». «Это неприятно». «Это обидно». «Пожалуйста, перестань».
— Говорили.
— И что?
— Пытался исправить.
— Получилось?
— Нет. Частично. Ну, почти. Не все…
— Ты сам себя сейчас слышишь? Не противно? Все нормально?
— Противно.
— Надеюсь, это чувство будет тебя преследовать постоянно. И ты не сможешь делать подобные вещи в принципе, как, к примеру, ссать в раковину или срать на стол. Понял?
— Понял. Но пример неудачный.
—Зато доходит быстро. И отражает ощущения Л. при твоих косяках. Вспомни, сколько раз ты лязгал языком, да так, что потом приходилось потом расплачиваться ей? Она тебя просила думать прежде, чем говорить? А ты думал? Чем, жопой?
— Я вообще не думал. Поступал так, как подсказывало чутье. И теперь понимаю, зачем нужен мозг. Думать о том, что будет после твоих слов или поступков, даже если кажется, что ни к чему плохому они привести не могут. Могут, блин. Пример — «сбегаю за еще одной бутылкой коньяка, он нормально заходит». Да, заходит-то нормально, но пить я не умею. Точнее, не умею остановиться. Если честно, то и начинать не стоит. Я сейчас потому и не прикасаюсь к алкоголю.
— У тебя денег нет на нормальную выпивку.
— И это тоже, но в России найти выпить проще, чем найти денег. Не тянет.
— Ты запрещаешь себе. Это вроде бы правильно. Но запретом тут не отделаешься, жизнь сложнее бутылки с вискарем или коньяком. Если только запрещать, или подчиняться запретам со стороны, ничему не научишься. Прежде всего тебе следует понять: ты сам, и только ты сам можешь определять, что тебе нужно, а что нет. Ты отвечаешь за свои желания и действия, и только ты. Не Л., и никто иной. Пока ты этого не поймешь, так и будешь болтаться в проруби, как дерьма кусок.
— Разум… осознание последствий и отказ от вредоносных действий.
— Не только. И не отказ от действий вообще, что характерно для тебя в принципе, а поиск альтернатив. Того, что может быть полезно, понимаешь? Не вредно, и не обидно, а полезно. Приятно. Это как, допустим, не обидеться на критику — она может быть высказана каким угодно тоном, в том числе довольно резко — а сразу, вспышкой, понять и осознать, что можно сделать. Для того, чтобы избежать подобного в будущем.
— Понять — это полбеды. Если подсознание дергается в одну сторону, а я не успеваю понять, куда на самом деле нужно…
— Представь, что твое подсознание дергает тебя на мину. Ты видишь замаскированную противопехотку, и всего один шаг разделяет тебя от развешивания кишок на кусте. Сделаешь шаг? Или остановишься?
— Остановлюсь, конечно. Я люблю жизнь.
— Я тоже, ты не поверишь. Понимаешь, чем вредно дергание под дудку подсознания?
— Понимать — понимаю. Но избежать этого сложно.
— Вовсе нет. Старый добрый способ, морковка перед осликом. Если подобрать длину удилища верно, то ослик будет бежать быстро и ровно туда, куда ты хочешь. А человек отличается от ослов тем, что морковка может быть воображаемой.
— Обман — не лучший метод. Откровенность гораздо эффективнее.
— О! Бинго… И как часто ты откровенен с собой? А с другими? Как часто, мать твою, ты делишься своими мыслями с людьми прямо, а не эвфемизмами? Эзоповым языком можно напутать больше, чем получить пользы.
— Нечасто, да. Есть такое, предпочитаю не выпускать из себя наружу переживаний.
— Если котел не открывать, он взорвется. Если воду не менять — засорится. Если трубы не чистить… ну, ты понял. Без ТО нет ГТО.
— А что, блин, я сейчас делаю? Разве не откровенничаю?
— Не совсем. Ты не даешь всей полноты картины. Только кусочек, и неоднозначный. Мало кто в курсе всего происходящего с тобой и между вами с Л. Если бы с самого начала рассказывал и делился — может, и не дотянул бы до такой задницы размером с Сатурн. Люди, знаешь ли, любят давать советы. Иногда они даже оказываются подходящими.
— Когда-то я начинал знакомство с того, что выворачивал душу. Потом понял, что это зря. Отпугивает.
— Когда не знаешь о человеке ничего, это отпугивает еще больше. Не сосредотачивайся на себе. Это неправильный путь. Подумай о том, каково с тобой общаться Л. Подумал?
— Тяжко. Как в песок лить воду. Вроде бы льется, но толку чуть — просочилось, и ушло в никуда.
— Именно. Может ли что-то вырасти на такой почве?
— Нет.
— И что будешь делать?
— Пахать. Удобрять. Растить. Даже если бесполезно уже и поздно — буду. Из принципа. Из упрямства. Чтобы вспомнить, как оно бывает — не опускать руки и не растекаться вонючей жижицей, а жить, дышать и стараться.

@темы: мышли, хреновости

---

Рельсы (Рельсоморье), Чайна Мьевилль.

Я иногда читаю книги или смотрю фильмы, когда ажиотаж схлынул, и можно не беспокоиться о толпах в билетных кассах или книжных магазинах. Впрочем, это тоже оправдание — на самом деле интерес возникает наплывами, отсюда и неравномерность потребления в сравнении с датой выхода.
Прочитал книгу одним днем. Как-то так совпало, что Мьевилля я читаю тогда, когда в жизни все не просто плохо, а близко к хтоническому пиздецу, когда все рушится или готово рухнуть в бездну. И каждый раз я нахожу что-то, что меня удерживает. Чаще всего это книги и образы, подпитанные ими. Образы Мьевилля мне близки, и сильнее, чем хотелось бы признавать.
Меня привлекло к этой книге название. В нем всколыхнулась память о Земноморье Урсулы Ле Гуин, волшебнике Геде и его Тени. Я ведь точно так же веду бой со своей тенью, своими темными устремлениями и подсознательными демонами — вместо того, чтобы признать, что это все тоже я.
А потом на страницы выплеснулась история про Моби Дика. И захватила внимание своей философией охоты, когда не понятно, есть ли охотник и жертва, или Белый кит и капитан Ахав — всего лишь две части одного целого, связанные воедино. И все это — в антураже вывернутого наизнанку, уснащенного странными подробностями живого будущего.
Но и это оказалось дымовой завесой. Все стало гораздо глубже и интереснее.
Мьевилль — мастер инвертирования реальности. Он умудряется соткать сюрреалистичную картину из знакомых образов так, что рождается нечто совершенно иное, чуждое и вместе с тем привлекательное.
Меня захватил мир. Земля… старая, выпотрошенная и усталая, отброшенная за ненужностью и превращенная в свалку радиоактивных и мутагенных отходов. Разделенные небеса и земля, опутанная рельсами железных дорог во всех направлениях. Осушенные океаны и почва, ставшая смертельной. Но не из-за яда, а из-за того, кто в ней обитает.
В небе парят чудовища, умирая и падая на землю. Под землей — тоже ад, царство мутировавших кротов, вырастающих размером с кита, и столь же опасных. Есть только одно спасение — скальные плиты, через которые они не могут прокопаться.
Цивилизация, чьим морем стали рельсы. Пираты, потрошащие торговые составы. Кочевники на дрезинах с парусами. Военные бронепоезда. Заводные локомотивы. Гарпунщики-кротобои. Тысячи и тысячи осколков-анклавов, каждый со своими различиями и верованиями, и единственная на свете железная дорога в Рай, охраняемая ангелами. Что это — закат человечества, или время перед рассветом?
Мьевилль не был бы Мьевиллем, если бы писал совсем не об этом. Все сказанное — лишь фон, детали и мелочи, всплывающие фрагментами, и дополняющие основные истории. Рассказ о юнге с кротобойного судна, нанявшегося к женщине-капитану, преследующей свою Философию — крота-убийцу цвета слоновой кости. Или старого зуба. Ни в коем случае не желтого.
Вторая часть истории — поиски Рая. Старая тайна, оплаченная жизнями, карты, запечатленные на снимках, пираты, преследующие детей, посвященных в секрет древних снимков. И та самая нитка железной дороги, лежащая в одиночестве между холмов, когда как вся остальная суша превратилась в Рельсоморье.
Рай окажется пустым и брошенным, но надежда все равно есть. Ведь те, кто его искал, нашли не только конец рельсов. Они нашли начало Пути. И капитан выходит в настоящее, последнее на всей Земле море, чтобы найти новую философию. Ее крот умер, и убила его не она. Но кто сказал, что в соленых водах не прячутся другие цели для охоты?
Конец истории, или ее начало?
Движение и есть жизнь. Но только если оно ведет к какой-то цели.

@темы: книги, мышли, чтение

---

Размышления

Каждый человек похож на айсберг. Нет, не холодом или не тем, что встретит свой «Титаник». То, что на виду, и доступно для обзора — это две девятых от всего объема психики. К сожалению, большую часть нас всех составляет то, что привычно называют «бессознательным». Иррациональное. Скрытое. Загадочное и порой примитивное.
Кто-то может похвалиться тем, что подчинил себе эту стихию, используя ее как ресурс к тому же творчеству. Кто-то махнет рукой, говоря: «Как можно овладеть тем, что ускользает при любой попытке схватить?»
На самом же деле, полностью подчинить себе подсознание невозможно. Там скрываются такие глубины, что батискаф просто расплющит давлением в лепешку. Именно туда сбрасывается все инстинктивное, древнее, хтоническое, и разобраться, что есть что, и зачем оно вылезло, порой очень сложно.
Я хочу сказать, что в свое время пытался применять этот ресурс, но не пробовал им управлять. Сны, стихосложение, частично — проза. Это все — оттуда. И мне казалось, что это прекрасно.
Оно и было чем-то чудесным, пока не появилась необходимость повзрослеть. (Да, черт возьми, мне сорок лет, и я еще не взрослый. Это бывает. Не очень приятно осознавать, но можно справиться). Но после определенного момента стало невозможно так жить — подсознательные моменты и действия слишком непредсказуемы и порой неприятны по последствиям.
Вместо того, чтобы наладить контакт более плотно, я стал совершать ошибку за ошибкой. Сначала регуляторную: стал пытаться управлять сигналами «оттуда». Потом — ограничительную, отсекая часть за частью. Пока отсекать стало нечего. Стихи отвалились, с ними ушла образность, объем и яркость. Немного помогает рисование, но недостаточно.
Но как правильно? У каждого свой способ, мне помогло простое отслеживание действий. И пока не всегда срабатывающие попытки понять, к чему может привести тот или иной поступок. Мгновенным анализом я владею не очень хорошо, увы.
Так что я могу хоть немного нивелировать происходящее. Не позволить проявиться чему-то плохому, и оставить хорошее. Положительная обратная связь, так сказать. Не полное отсечение иррационального, но фильтр. Подозреваю, что это тоже неверное решение, но пока будет так.
Рассудочная деятельность, увы, очень мало оставляет для творчества. Я пытался. Честно пытался вывести моменты написания текстов в рассудок. Получается скучно, сухо и неинтересно. Впрочем, воображение нужно тренировать, а не запрещать ему проявляться в принципе или, наоборот, выжимать досуха.

Это связано с тем, что на призывы повзрослеть (да, пора, не спорю) я отвечал одним и тем же способом — обрезанием ненужного. Но, если выкорчевать ненужное, и не посадить на его место нужное, вырастут сорняки. Вот корчевка закончилась, а поле пусто. И что теперь?
Сажать. Копать, удобрять, сажать и надеяться, что приживется.
Отвлекаясь от огородных метафор, нужно не только отрезать ненужное, но и приживлять требуемое и полезное.
Иначе есть риск остаться обрубком человека, не способным ни чувствовать, ни делать, ни мыслить.

Возможно, это пресловутый кризис среднего возраста так подкрадывается.
Но скорее всего, назревшее преобразование и поворот от сложившейся парадигмы жизни к чему-то новому. Более жизнеспособному.

Ремарка. Похоже, что начинаю задумываться о таких вещах я начинаю только при серьезных пертурбациях. Когда привычного мира не существует, или он явно недостаточен для того, чтобы спрятаться за ежедневными делами и разговорами. Когда времени в достатке и для того, чтобы поразмыслить, и для того, чтобы сделать выводы.

Если я начинаю меняться не тогда, когда это нужно, а когда что-то обрывается или готовиться оборваться, это ошибка. Это крайне неприятная мерзкая ошибка.

Я планирую сделать так, чтобы свести вероятность возникновения таких ошибок к минимуму. Не за счет отказа от действий вообще, но за счет того, чтобы думать, что делаешь.
К сожалению, это всего лишь слова. Доказать что-то я сейчас не могу.
Черт возьми, где были мои глаза и мозги пару лет назад?
Тогда можно было сделать все совсем по-другому.
И, возможно, сегодняшней ситуации бы не случилось.

Да, действительно, я очень сильно обращаюсь к прошлому. Факт. Но здесь это оправдано тем, что я сейчас пытаюсь выстроить непротиворечивую картину того, как следует поступать с подсознательными позывами. Из-под неплотно прижатой крышки котелка лезет пена. Внутренние демоны. Перегретый пар выбрасывает неопознанные куски чего-то неприглядного.
Пока что я могу только отбрасывать эти клочья в сторону, чтобы они никого не задели. И попутно пытаться опознать их, или хотя бы систематизировать. Например, по степени вредоносности.

@темы: мышли

---

О том, что было написано

Я давно не писал для своего удовольствия и удовлетворения. Соавторство – это замечательно, особенно если напарник так талантлив, как Лида. Но когда понимаешь, что за прошедшие годы идешь в паре вторым, пристяжным, и твоя иноходь только сбивает ритм упряжки, а не помогает — поневоле задумаешься. И не поневоле тоже.
Лида права, я действительно упустил эту возможность обучения у мастера. Теперь уже совсем, к сожалению. А те навыки, что были, тоже почти растратил.
У меня неплохо удаются батальные сцены, космические и морские. Наземные тоже выписываю неплохо. Мелкие детали мира, подробности и мироустройство в целом, вписанное в повествование, как часть окружающей реальности — да, тоже получаются неплохо. Я умею нарисовать картину, вплести в нее мелочи, подвести к порогу, за которым мир живет.
Но на этом, пожалуй, и все из плюсов. Книга — это не только задний фон и живой мир. Это еще персонажи и их взаимоотношения. А вот здесь у меня огромный, размером с Австралию, провал. Бездна, ети ее в колено.

Первая и основная ошибка — это одинаковость персонажей. Если не брать явных психопатов, обычные герои у меня написаны узнаваемо и как под копирку. Если бы не помощь Лиды, то так бы и кочевал из книги в книгу капитан Морган, меняя только прически и цвет глаз. Проще говоря, я пишу Марти Сью. Выписываю того, кем хотел бы быть. Со всеми своими отклонениями и психологическими проблемами.
Второе. Картонность. Либо гротескное, до абсурда, выражение эмоций — ненатуральное и неестественное. Либо «никаковость», когда у персонажа нет своих особенностей, а ведь он — герой первого плана. Да у меня даже проходные персонажи порой получаются живее основного героя, от чего совсем грустнеет…
Третье. Взаимодействие. Если в книге два ГГ, мальчик и девочка, то они рано или поздно окажутся вместе. Так сложилось с самого начала, и это правильно. Но, боже мой, как же я топорно описываю возникновение симпатии и развитие отношений… Отвратительно. Немудрено, что Лида от такого начинает теряться и терять желание что-то писать.
Четвертое. Стеснительность. Нет, я нормально пишу физиологию, никто не какает бабочками и не блюет радугой. Запах, цвет, ощущения — все нормально. Но вот с сексом была проблема. Как только доходило до описания постельных сцен, я становился мозгом в распор. И либо писал тошнотворную поебень, в стиле дамских романов с их нефритовыми жезлами, либо откровенную заборную порнуху едва ли не с матом. Сколько копий было сломано в обсуждениях, сколько нервов сожжено… но я научился ходить по грани, когда откровенная сцена возбуждает не только автора, но и, надеюсь, читателя. Спасибо Лиде. Без нее не вышло бы. Вопрос — почему я так стеснялся этого? Ответ: потому что воспитание кривоватое, и тема скользкая. Когда получилось преодолеть этот момент неуверенности и осознать, что секс — такое же естественное дело, как и еда, пошло лучше.
Пятое. На длинных вещах начинаются перебивки. Я завожу карточки персонажей, чтобы не забывать особенности и мелкие детали. Но вот психопрофиль иногда выдержать не получается, и приходится возвращаться и переделывать. Переделывать и переделывать…
Шестое. Ебанина. У меня случается странное настроение, слишком хорошее, чтобы осознавать, что я пишу херню. И я радостно набиваю пять страниц за вечер, гордясь и расцветая. Но потом, прости господи, если перечитать, получается такое дерьмо… Отвязно-веселое, с нарушениями характеров и причинности, без учета сюжета и договоренностей. Я и сам не мог понять порой, зачем это написал.
Седьмое. Невнимательность. Увлекаясь, я забываю детали, или, стремясь записать пришедшую мысль, упускаю мелкие (но существенные) подробности. В итоге получается так, будто я страдаю склерозом и деменцией одновременно, и пальцы мне отрубили за преступления против человечества… Лучше б не писал. Если хочешь разрушить сюжет — забудь о мелочах или добавь новых.
Восьмое. Слишком сильная зависимость от настроения. Я привык писать подсознанием, на вдохновении — это хорошо в стихах, и невыносимо в прозе. Когда пишешь рассказ — то хрен с ним, за вечер можно накатать и потом пару дней шлифовать. А вот на больших формах уже критично. Если один из соавторов выдает стабильные пять-семь страниц в день, а второй — то десять, то три дня по нихрена, это не работа, а сплошное издевательство. Второй автор здесь — это я. Очень нестабильно работаю. Если мне испортить настроение, то я либо пишу херово, либо не пишу вообще. Сильный скандал или разборка (по делу, что самое обидное) раньше могли выбить меня из колеи надолго, на неделю. Сейчас удается справиться с собой за день-другой, и вернуться к работе. Но это все равно очень долго и неудобно.

Посмотрев на то, что написал, я почесал в затылке. По всему выходило, что со мной не только не стоит писать совместно, но, по-хорошему, следует замуровать в стене какого-нибудь подходящего замка и оставить там гнить. Это я еще не упомянул примитивную фантазию и прямоту, когда вместо постепенного нагнетания вставляю разгадку едва ли не в начале текста.
«Да, дела…» — я вспомнил, как только начинал писать. Пусть тогда не было устоявшегося стиля, и огрехи, но огонь-то горел. И фантазия плескала так, что аж через край. — «Не может быть, чтобы все было так плохо».
«Может. Перечти неудачные варианты глав прошлого проекта. Два-три-четыре фальстарта, прежде чем удавалось подстроиться и поймать то, о чем следовало говорить», — напомнил я себе. — «Да и сейчас то же самое. Когда ты возьмешься за ум, мать твою?»
«Поздно».

На самом деле, не поздно. Никогда не поздно понять, что же идет не так, и что можно сделать, чтобы это исправить. Работа над собой и над текстами не оплачивается, но награда довольно ценна, чтобы не считать усилия и стараться. Ключевое слово — стараться. Делать, а не забивать болт и не отвлекаться на что-нибудь интересное. Пока я не пойму, что важно, а что только сжирает время, успеха в творчестве не будет.

@темы: мышли, творчество